Доклады продолжались - газеты, студенческие группы, захват
ракетодромов, водоснабжение, контрразведка, долгосрочные метеопрогнозы,
распределение оружия. Война по сравнению с революцией проста. Война -
прикладная наука с четко определенными, испытанными историей принципами и
методами. Но каждая революция - непредвиденная мутация, она никогда не
будет повторена, и проводят ее не кадровые военные, а в первую очередь,
народные массы, не имеющие опыта.
Магги приводила в порядок записи докладов, и я передавал их
программистам, которые вводили данные в "мозг". Когда сообщения кончились,
наступила пауза. Мы ждали решений "мозга". Перфорированная лента выползла
из "мозга", и Хаксли, наклонившись, взял ее.
Он посмотрел ее, откашлялся и подождал, пока наступит тишина.
- Братья! - начал он. - Товарищи, мы давно уже договорились: когда
сумма всех необходимых факторов с учетом возможных ошибок покажет, что
ситуация сложилась с балансом риска два - один в нашу пользу, мы начнем
восстание. Сегодня этот день наступил. Я предлагаю назначить время
восстания.
Никто не сказал ни слова - так поражены были присутствующие. Надежда,
затянувшаяся на долгие годы, превращает реальность в нечто, чему трудно
поверить. А все эти люди ждали годами, некоторые большую часть своей
жизни.
Пауза завершилась взрывом. Они вскочили, смеясь, плача, крича,
ругаясь, хлопая друг друга по плечам, обнимаясь...
Хаксли сидел, не двигаясь, пока остальные не успокоились. Затем
поднялся и сказал тихо:
- Я думаю, голосовать не нужно. Час я назначу после того, как...
- Генерал, одну минуту. Я не согласен, - это был начальник Зеба,
генерал Новак, начальник управления психологической войны.
Хаксли замолчал. Наступила гробовая тишина. Я был поражен, как и все.
Затем Хаксли сказал, не повышая голоса:
- Наш совет обычно принимает решения по общему согласию. Мы давно уже
договорились, каким образом и когда мы установим день восстания... Но я
знаю, что вы не стали бы возражать, если бы у вас не было к тому веских
оснований. Мы вас слушаем, генерал Новак.
Новак медленно вышел вперед и повернулся к совету.
- Братья, - сказал он, оглядывая удивленные и даже сердитые лица. -
Вы знаете меня. Семнадцать лет я отдаю все, что у меня есть, нашему общему
делу. Я потерял семью, дом... Но я не могу позволить принять решение,
прежде чем не скажу вам, что знаю с математической точностью: время
революции еще не наступило.
Он был вынужден переждать несколько минут и понять руки, призывая к
тишине.
- Да выслушайте меня, в конце концов! Я согласен, что с военной точки
зрения все готово. Я даже склоняюсь к тому: если мы ударим сегодня же, то
у нас есть возможность захватить страну. И все-таки мы не готовы...
- Почему?
- Потому что большинство населения все еще верит в установленную
религию, верит в божественный приоритет Пророка. Мы можем захватить
власть, но мы не сможем ее удержать.
- Еще как сможем!
- Послушайте. Никакой народ не может быть подчинен долгое время без
его молчаливого признания власти. В течение трех поколений американский
народ воспитывается от колыбели до могилы самыми умными и хитрыми
психотехниками в мире. И люди верят!
- ...Мы выиграем революцию, но за ней последует длинная и кровавая
гражданская война, которую мы проиграем!
Он замолчал, провел трясущейся рукой по глазам и произнес:
- Это все.
Несколько человек сразу попросили слова. Хаксли постучал по столу,
призывая к порядку, потом предоставил слово генералу Пеннойеру.
- Я хотел бы задать Новаку несколько вопросов, - сказал он.
- Задавайте.
- Может ли ваше управление определить, какой процент населения, по
вашим расчетам, искренне верит в Пророка?
Зеб поднял голову. Новак кивнул ему, и Зеб сказал:
- Шестьдесят два процента, плюс-минус три процента.
- А какой процент тех, кто тайно противостоит правительству,
независимо от того, знаем мы об их существовании или нет?
- Двадцать один процент, с соответствующей поправкой. Остальных
нельзя считать верующими, но они довольны сложившимся порядком.
- Как вы получили эти данные?
- Выборочным опросом и гипноприборами. Правительство потеряло много
сторонников в первые годы современной депрессии, но постепенно ему удалось
выровнять положение. Закон о церковной десятине и декреты против
бродяжничества опять же уронили престиж церкви. В настоящее время под
влиянием нашей пропаганды правительство постепенно продолжает терять
авторитет.
- Так сколько же нам понадобится времени...
Начальник психологического управления ответил твердо:
- По нашим расчетам, понадобится три года и восемь месяцев, прежде
чем мы можем рискнуть.
Пеннойер повернулся к Хаксли.
- Думаю, что, несмотря на мое уважение к генералу Новаку, я должен
сказать: побеждай, когда можешь победить. Не исключено, у нас больше не
будет такого шанса.
Почти все присутствующие поддержали его. - Пеннойер прав! Если мы
будем ждать, нас кто-нибудь выдаст!
- Мы не сможем столько времени хранить в тайне такую организацию.
- Я уже десять лет в подполье. Я не хочу, чтобы меня здесь
похоронили!
- Давайте победим, а потом уж будем думать, как найти сторонников.
- Да здравствует восстание!
Хаксли молчал, давая остальным выпустить пар. Я сам помалкивал хотя
бы потому, что мое положение не позволяло мне вмешиваться в дискуссию, но
я был согласен с Пеннойером:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47