В трех
последующих выбросах мне пришло бы в голову взять хоть что-нибудь из его
амуниции. Но тогда я был слишком растерян, чтобы соображать. Я просто
бросился сломя голову, стараясь поточнее определить пеленг.
Ракета уже ушла. Меня охватило чувство жуткого одиночества, неминуемой
гибели. Я снова услышал позывной, но не "Янки Дудль", как полагалось, если
бы вызвала "Долина Фордж", а "Ленивый Буш", мелодии которого я тогда еще не
знал. Но сомнений не было - это звучал позывной, самый настоящий
позывной! Я помчался по пеленгу, тратя последнее горючее, и вполз в шлюпку,
когда они уже готовы были нажать кнопку взлета. Спустя мгновение, как
показалось мне, я оказался уже на корабле "Вуртрек" и был в таком глубоком
шоке, что долго не мог вспомнить свой личный номер.
Я слышал, эту битву называют "стратегической победой". Но я был там и
помню, каким ужасом, каким развалом все окончилось. Через шесть недель
(чувствуя себя на шестьдесят лет старше) я был уже на базе Флота на
Санкторе. Меня зачислили в команду корабля "Роджер Янг", и я уже доложился
сержанту Джелалу. В моем левом ухе болтался золотой череп, а под ним одна
золотая кость. Эл Дженкинс был со мной и носил точно такую же сережку.
Котенок погиб, даже не успев выброситься из "Долины Фордж". Немногие
оставшиеся в живых "дикие кошки" были разбросаны по кораблям Флота. Чуть ли
не половина нашего состава погибла только от столкновения "Долины" с
"Ипром". Восемьдесят процентов тех, кто выбросился, погибли на планете.
Командование решило, что нет смысла восстанавливать роту на основе жалких
остатков. Поэтому ее расформировали, бумаги сдали в архив и стали ждать,
когда душевные раны затянутся и можно будет возродить роту К с новым
составом, но старыми традициями.
Кроме того, на других кораблях оказалось множество вакантных мест.
Сержант Джелал тепло приветствовал нас, сказав, что мы присоединяемся
к знаменитому подразделению, "лучшему на флоте", и что корабль не уступает
ему по своим достоинствам. Черепов в ухе он словно и не заметил. В тот же
день он повел нас к лейтенанту, который оказался человеком с удивительно
обаятельной улыбкой. Он разговаривал с нами, как хороший отец разговаривает
с послушными детьми. Я заметил, что Эл свою сережку из уха успел вынуть. То
же самое сделал и я, увидев, что никто из "Сорвиголов Расжака" подобными
побрякушками не балуется.
Позже я понял, почему они не пользовались символикой. Им было неважно,
сколько боевых выбросов ты сделал, где, с кем и когда. Просто ты или был
"сорвиголовой", или не был. Если нет, ты их абсолютно не интересовал.
Поскольку мы пришли к ним не новобранцами, а обстрелянными десантниками,
они приняли нас уважительно, но с тем легким, едва заметным отчуждением,
которое неизбежно, когда хозяин встречает гостя, не входящего в круг родных
и близких.
Но когда мы через неделю вместе совершили боевой выброс, вопрос о
нашей "прописке" был решен. Мы сразу стали полноправными "сорвиголовами",
членами семьи, которых можно звать уменьшительными именами, отчитывать по
любому поводу, зная, что никакая ругань не помешает всем нам остаться
кровными братьями. Теперь они могли свободно занимать у нас деньги,
одалживать нам, обсуждать любые вопросы, спорить, позволяя нам свободно
высказывать свое, часто глупое и наивное, мнение, и тут же разбивать наши
доводы так, что у нас начинали гореть уши. Мы, в свою очередь, тоже
получили право называть всех, даже малознакомых, по кличкам и
уменьшительными именами. Исключение составляли редкие, сугубо служебные
ситуации,
Только лейтенант всегда оставался просто лейтенантом. Никогда мистер
Расжак или хотя бы лейтенант Расжак. Просто лейтенант и всегда в третьем
лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал пророк его. Когда Джелал
говорил "нет" от себя лично, с ним еще могли поспорить, по крайней мере,
сержанты. Но если он произносил: "Лейтенанту это не понравится", - вопрос
больше не обсуждался. Никто и не старался проверить, понравится ли это
лейтенанту или нет. Слово было сказано, и на этом все споры кончались.
Лейтенант был для нас отцом, он любил каждого из нас и каждого
старался чем-нибудь порадовать. Но в то же время он никогда не держался с
нами на равных - во всяком случае, на корабле. В бою что-то неуловимо
менялось. Невозможно представить, чтобы один офицер мог заботиться о каждом
члене отряда, разбросанного по планете на сотни квадратных километров. Но
он мог. Он действительно беспокоился о каждом из нас. Как лейтенанту
удавалось держать всех нас в поле зрения, я просто не представляю, но в
гуще боя, в самой жуткой неразберихе по командирскому каналу связи вдруг
раздавался его голос:
- Джонсон! Посмотри за шестой группой! Смит в беде!
И самое интересное, он понимал это раньше, чем сам Смит, который еще
только начинал подозревать, что попал в переделку.
Кроме того, можно было быть абсолютно уверенным, что, пока ты жив,
лейтенант не зайдет без тебя в спасательную шлюпку. Естественно, некоторые
ребята попадали в плен к багам, но из "сорвиголов" в плену не был никто.
Если лейтенант был нам отцом, то Джелал - матерью. Он всегда был
рядом, помогал, но не баловал. И никогда не докладывал о наших проступках
лейтенанту. У "сорвиголов" никогда не было трибуналов и тем более публичных
экзекуций. Джелли даже наряды вне очереди раздавал нечасто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78