"Это ваша внучка?" Пассажир усмехнулся, снял панамку с ребенка и слегка взъерошил его золотистые волосы. Малыш потянулся к его бархатной шапочке, старик наклонил голову, малыш схватил шапочку и надел ее на себя. Старик напялил панаму. Эта игра продолжалась некоторое время. "Слыхал, что сказал дядя? - спросил пассажир, насаживая шапочку на свои седины.- Он сказал, что ты моя внучка. Хочешь быть девочкой?" Малыш насупился и энергично помотал головой. "Вот он, наверное, мог бы поговорить с вами по-русски, если бы не дичился. А? Скажи что-нибудь". От тепла и ритмичного покачивания меня начало морить. Долгий разговор утомил меня, я уже не понимал, с какой стати я вдруг так разболтался. Голова моя стала толчками опускаться на грудь, и уже почти сквозь сон я услышал голос попутчика: "Позвольте..." Не позволю, подумал я. Дайте поспать, я целые сутки не смыкал глаз. "...задать вам один вопрос. Приходилось ли вам когда-нибудь..." "Нет, не приходилось,- сказал я поспешно.- Послушайте: мы так долго едем... Сколько сейчас времени?" "Боитесь проехать вашу станцию?" - насмешливо спросил он. "Мне пора выходить". "Сидите, до станции еще далеко. Also! (Ну так вот.) Вам приходилось когда-нибудь видеть свои детские снимки?" "Что?" - спросил я. "Фотографии вашего детства". "Знаете что,- сказал я ему.- Очень вас прошу. Не задавайте мне никаких вопросов". "Но вы даже не знаете, почему я спросил". "Все равно; ни о чем меня не допрашивайте". "Помилуйте, какой же это допрос! Так... все-таки?" "Не помню". "А вы вспомните". "В ящике письменного стола,- сказал я,- лежала большая фотография, где я на руках у моей матери. Мне, наверное, было меньше года". Пассажир сказал: "Она и сейчас там лежит". "То есть где это там?" "Там, где вы сказали. В письменном столе". "О чем вы? - вскричал я.- Никакого письменного стола давным-давно не существует". "Верно,- сказал он мягко,- но в каком-то смысле все-таки существует. Так же на фотографиях человек продолжает жить, хотя, может быть, его давно уже нет... А более поздние?" Я ответил, что была еще карточка, на которой я был снят во весь рост, в бархатном костюмчике и с бантом на шее. "Знаете,- и я рассмеялся неожиданно для себя самого,- бант - это была просто мука. Меня тоже в детстве принимали за девочку. Худшего оскорбления нельзя было придумать". "Вот видите, надо было и мне повязать ему бант. Сходство было бы еще заметней.- Он помолчал.- Ты все еще не узнаешь себя?" Разговор в самом деле затянулся, а я так и не решил, что делать, сойти на ближайшей станции или ехать дальше; я устал говорить на чужом языке и уже не был уверен, что правильно понимаю моего собеседника. А между тем было ясно, что мы только подбираемся к главному, и остановиться было невозможно, как невозможно было затормозить движение поезда.
5. Туннель
Пассажир вытянул за цепочку из кармашка брюк серебряные часы, отколупнул крышку. "Вы хотите сказать..." - пробормотал я. "Надо будет свериться на ближайшей остановке, похоже, что мои часы отстали. Вероятно, мы в другом часовом поясе... Впрочем, какая разница. М-да. Вот именно,- сказал он, щелкнул крышкой и спрятал часы.- Именно это я и хочу сказать. Вас это удивляет, но, в сущности говоря, как бы вам объяснить. В дороге все бывает. Мне кажется, вы того же мнения". Я не знал, что сказать, чем ему возразить, и моя физиономия, как можно предположить, приняла глупое выражение. Он продолжал: "Дорога - это великая вещь. Можно встретить кого угодно. Можно разговориться с человеком, которого вы не удостоили бы в обычной жизни и двумя словами. Можно встретиться с теми, кого вы не только никогда больше не увидите, но и не могли бы увидеть в обычной жизни". "Что значит - в обычной жизни? Знаете ли вы, кто я?" "Ungefa?hr. (Приблизительно.) Сиди спокойно,- сказал он мальчику.Хочешь ко мне на коленки? Или к дяде. Не бойся, ведь это ты сам". Вспыхнули лампы, поезд вошел в туннель. Сквозь тьму мы мчались под грохот и визг колес, и рядом с нами в черно-туманном стекле пошатывался ярко освещенный вагон, и за окном мы трое, я и напротив меня старик в антикварном одеянии, с ребенком на коленях. Старик что-то говорил. Мальчик уставился на свое отражение. Впереди забрезжил утренний свет, померкло электричество, вагон вылетел на волю. В наступившей блаженной тишине вновь послышалось ровное, мерное постукивание. За окном тянулись пустые ровные поля, и казалось, что поезд еле движется. Изредка мелькали безлюдные полустанки. Леса отступили к горизонту. Покойно качались в углах вагона безмолвные дремлющие пассажиры. "Мы прекрасно помним себя детьми, это остается на всю жизнь. Вот и вы, например, сразу вспомнили, как вы негодовали, когда мама повязывала вам на шею бант... Мы способны возвращаться в детство, в сущности говоря, это и есть наша единственная родина, наш дом... И когда мы входим туда, все стоит на своих местах, вещи, игрушки. И фотография лежит в письменном столе... Только взрослых больше нет. Я вам скажу так,- сказал он доверительно, тоном, который в самом деле поразительно напоминал интонации родственников в моем детстве,- я вам скажу так... Математическое время Ньютона, те-те-те, все это мы прекрасно знаем. Но, дружок мой, это ведь не более чем абстракция... Мы не живем в одном определенном времени, не плывем пассивно в его потоке, как лодочник по течению реки. Мы существуем, если вдуматься, и в настоящем, и в прошлом, и, может быть, даже в будущем. Нынешняя жизнь, вот это путешествие... и наша встреча...- это будущее, не правда ли, если смотреть на него оттуда? Я вам не наскучил своими рассуждениями?" "О, нет". "Но... вы поняли, что я хочу сказать?" "Стараюсь,- сказал я.- Мне кажется, многое зависит от языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18