Вы понимаете меня? Король Амори понимал, что означает эта корона. Не только деньги, которых ему всегда не хватало и которые он присваивал, где только видел. Не только Храм и Гроб. Не только армия.
– Да, – сказал Болдуин, – я понимаю.
– Король Амори отправил в Ливанские горы людей с письмами и дарами… – Брат Одон придвинулся ближе и уставил на короля внимательные, блестящие глаза. – У меня не было времени спорить с вашим отцом, поэтому я попросту приказал одному отряду перехватить посланников в пути.
Король шевельнул рукой, прося брата Одона остановиться, и тот немедленно замолчал, повинуясь жесту.
– Говорили, будто у вас имелись совершенно другие мотивы для этого убийства, – сказал Болдуин.
Брат Одон опять улыбнулся.
– Спрашивайте, мой сеньор, я отвечу вам от сердца, как и положено между друзьями.
– Тамплиеры собирали подати на территориях исмаилитов, разве это не так? Должно быть, вам не хотелось терять эти доходы! А вы потеряли бы их, если бы ассасины приняли христианство, и исмаилиты Ливанских гор сделались бы верноподданными короля Амори.
Собеседник юного короля чуть склонил голову набок, пожевал губами, пошевелил бородой.
– Однако король, ваш отец, обещал возместить нам неизбежные убытки, которые мы понесли бы вследствие такого союза, – напомнил он.
– Разве вы не сомневались в том, что мой отец явит свою всегдашнюю скупость? – возразил Болдуин.
Брат Одон лукаво двинул бровями.
– Дело не в этом, мой государь, дело в том, что никогда нельзя разговаривать с врагом. Сарацины могут быть любезны, они могут научиться нашей обходительности и исполнять все ее внешние требования. Они отпускают пленников без выкупа, дарят своим врагам богатые подарки, если сочтут, что те явили себя превосходными противниками и тем самым возвысили честь их оружия… Но они – враги. Мы не должны им верить. Мы не должны смотреть им в глаза, разговаривать с ними, мы не должны видеть в них людей, подобных нам самим. Любопытство и легковерие едва не погубило вашего отца.
Болдуин долго молчал.
Потом поднял голову. Брат Одон глядел на короля печально и ласково, как женщина смотрит на своего ребенка.
– Вы убили всех, – сказал Болдуин.
Брат Одон даже не моргнул.
– Да, – признал он. – Король Амори снарядил почетное посольство к шейху, а несколько тамплиеров подстерегли их в пути и перебили всех.
…Нет, конечно, не всех. Остались свидетели. Остались люди, которые видели красные кресты на белых одеждах. Убийцам следовало быть более внимательными.
Первыми погибли рыцари-христиане, тщетно пытавшиеся спасти посланника-ассасина, человека, присланного от ливанского Старца; голова в тюрбане покатилась по камням, и рядом с нею остались рассыпанными посольские дары: одежда, кинжалы, красивые чаши.
– Тогда Старец направил к королю другого своего человека. Очень дурно одетый, чумазый, с черными зубами, – задумчиво говорил брат Одон. – И лошадь под ним была тощая. Скалилась, точно затравленный волк, и рычала, как будто просила сырого мяса. Этот человек закричал – он хорошо знал речь франков, только коверкал его так, словно ему неприятно держать во рту слова нашего языка, – что Старец, его пославший, требует выдать виновных.
А король Амори, ваш отец, и сам был очень прогневан. Он повелел выдать этому человеку самые лучшие одежды и масло для умывания, и угощал его из собственных рук, прося извинений. Затем король Амори вызвал меня и показал мне того человека, и сарацин втайне от короля улыбался мне наглой улыбкой. Знаете, что я вам скажу, мой государь? Тот человек был совершенно счастлив. У него глаза сияли. И вовсе не потому, что король сидел с ним в одном зале и разделял с ним хлеб.
Король Амори потребовал, чтобы я отдал ему виновного в этом злодейском убийстве. Но я не мог выдать орденского брата, который повиновался моим приказам. Я только проклял его в мыслях своих за то, что он убил не всех.
А вслух я сказал королю: "Мой государь, это злодейское нападение совершил один брат именем Готье, он – рыцарь тупой и одноглазый. Не королю судить его. Он – тамплиер и предстанет перед судом орденского капитула". Вот что я ему сказал.
Я наложил на брата Готье епитимью за убийство – какую счел достаточной. Ибо брат Готье – духовное лицо, и окончательный приговор может вынести ему только Папа Римский. И письма для Рима уже приготовлены и ждут отправки. "Вы не смеете касаться ни орденских братьев, ни их имущества, – сказал я королю, – я запрещаю вам и вашим баронам притрагиваться к ним!"
Но покойный король Амори был великий сутяга и потому продолжал настаивать на своем. Разве я мог, государь, отдать своего человека, пусть даже тупого и одноглазого, на расправу, чтобы король казнил его, как пожелает, в угоду сарацинам?
Брат Одон усмехнулся, и шрам на щеке, вдруг ставший заметным даже под бородой, пришел в беспокойное движение.
Магистр сказал:
– Король, ваш отец, был в такой ярости, что собрал войска и двинулся на Сайду, то самое командорство, где обретался брат Готье.
Брат Одон опустил голову. Болдуин знал, что случилось дальше: король Амори, его отец, ворвался в Сайду, захватил брата Готье – и сделал это на глазах у брата Одона – и заключил в темницу в Тире. Вскоре пошел слух о том, что король Амори намерен распустить орден тамплиеров.
– А брат Готье, – спросил молодой король, – он действительно был таким, как вы рассказали?
– Одноглазым – точно, – кивнул брат Одон. – Ну и достаточно тупым, чтобы выполнять мои приказания, не спрашивая о последствиях. А вообще он был добрый рыцарь. Он умер в темнице, в Тире… Хорошо бы вам, вместе с нами, молиться о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13