Елена Владимировна Хаецкая
МРАКОБЕС: ДОРОГА


МРАКОБЕС
ДОРОГА

Бальтазар Фихтеле долго ходил вокруг толстых стен доминиканского монастыря, где, как ему сказали, разместился инквизиционный трибунал. Жители Хербертингена посматривали на Бальтазара с опаской: чуть не по пояс забрызган дорожной грязью, вооружен длинноствольным пистолетом, нескладный долговязый детина – он не мог вызывать доверия. Да еще разыскивает инквизиционный трибунал.
Новость о прибытии чужака мгновенно облетела все кварталы, прилегающие к монастырю, и когда Бальтазар направился туда, его провожали десятки глаз – любопытствующих, встревоженных. И шепоток. Посланец из Рима? Важная персона, прибывшая с вестями? Раскрыто новое злодейство дьяволопоклонников?
Бальтазар, естественно, ничего этого не заметил. Шел своей нелепой походкой, раскачиваясь и размахивая руками, погруженный в свои мысли, пока не уперся длинным носом в толстую монастырскую стену. Поднял глаза.
О подвигах Иеронимуса фон Шпейера в Хербертингене он был уже наслышан. Местные кумушки страшным шепотом перечисляли ему имена сожженных ведьм. Мракобес с нескрываемым удовольствием отправил на казнь двух повитух, промышлявших изъятием младенцев из чрев непотребных девиц. Припугнул заодно и самих девиц. Кроме того, за Мракобесом и его товарищем, Гаазом, числилась целая секта бесноватых баб, занимавшихся коллективным онанизмом и промышлявших по округе порчей и сглазом. Главу секты, Верховную Жрицу, по слухам, велел изнасиловать, что и было исполнено солдатами местного гарнизона.
Впрочем, все это слухи…
Неплохо зная Иеронимуса, Бальтазар Фихтеле ни секунды не сомневался в том, что отец инквизитор вытворил все то, что ему приписывают. Возможно, и не только это.
Страшновато было студенту. Но деваться некуда – послан за Мракобесом.
Долго ходил вокруг да около, как будто прицеливался. Три этажа, подвал – вон то самое здание, из-за стены видать. Толстые стены, как у крепости. Тяжелые двери, обитые железом – как будто плющ вырос на досках, впился в их поверхность, растопырил пальцы-листья.
Покружив так и эдак, Бальтазар смирился с тем, что иного выхода нет, кроме как постучать.
И стукнул. Раз, другой.
В оконце каземата мелькнул огонек, шевельнулась тень. Бальтазар замер.
Лязгнул засов, и тяжелая дверь – такая неприступная – отворилась без худого слова. Знакомый голос произнес из темноты сада:
– Входи, Фихтеле.
Ежась, бывший студент вошел.
Цитадель мракобесия, столь охотно раскрывшая ему свои объятия, не была ни мрачной, ни холодной – по крайней мере, на первый взгляд. И Ремедий Гааз, с которым он столкнулся нос к носу, мало чем отличался от того, прежнего. Широкое крестьянское лицо, ясные глаза. В руке свечка, воск стекает на пальцы – подсвечника не то нет, не то не нашел.
Ремедий вовсе не был удивлен неожиданным появлением Бальтазара. И, кажется, не обрадовался встрече. Бальтазара это вдруг царапнуло. Все-таки не первый год знакомы…
Ремедий повернулся, пошел через сад. Фихтеле поплелся за ним. Они вошли в дом, где Ремедий сразу нырнул в узкую, как ущелье, лесенку и лихо побежал наверх, показывая дорогу. Бальтазар – следом. О нижнюю ступеньку споткнулся, едва не упал.
Ремедий привел его в большую комнату с низким потолком и узкими окнами, выходящими в сад. Бальтазару невольно подумалось о том, каким старым был этот монастырь. С него, собственно, и начался город Хербертинген.
На массивном обеденном столе Бальтазар увидел разобранную аркебузу, несколько промасленых лоскутов, шомпол. Очень большой кусок хлеба с прилипшим к нему куском жареного мяса непринужденно соседствовал с оружием. Тут же стоял гигантский кубок, наполовину наполненный местным красным вином. И треснувший рожок для пороха, пустой.
– Садись, – сказал Ремедий своему гостю.
Водрузил свечку в канделябр, где стояли еще четыре, запалил их тоже. Поискал в полутьме, чем-то грохнул. Булькнула жидкость, как в алхимическом тигеле. Наконец, перед Бальтазаром был поставлен второй кубок, с таким же красным вином.
Бальтазар отпил и по-дурацки сдавленно хихикнул.
Как вчера расстались, черт побери. Как будто не лежит между ними Раменсбург и все, что там случилось.
– Черт побери, Ремедий, – начал Фихтеле и тут же прикусил язык. Ничего умнее не придумал, как поминать нечистого в присутствии инквизитора.
Ремедий сунул в рот остатки мяса, приложился к вину и, все еще жуя, потянулся к своей аркебузе.
– Не знал, что ты еще и механикус, – заметил Бальтазар еще более неуклюже.
Ремедий не ответил, возился с замком.
Чувствуя себя дураком, Фихтеле усерднее налег на вино.
– Зачем пришел? – спросил вдруг Ремедий.
Бальтазар поперхнулся.
– Так, повидаться, – выдавил он наконец.
– А раньше почему не приходил? Там, в Раменсбурге?
Глаз не поднимает от своей работы, спрашивает как бы между делом. Аккуратно, точно двигаются грубые руки Ремедия, крестьянина и солдата. Монашеская одежда на нем выглядит сущим недоразумением.
– Все не мог поверить, Ремедий, что это ты, – выпалил Бальтазар.
– Мог бы спросить, – спокойно сказал Ремедий.
Бальтазар промычал что-то невнятное. Свечки трещали в тишине. Хорошенькая встреча двух бывших ландскнехтов, товарищей по оружию. Одному на все насрать, другого разбирает желание удрать куда глаза глядят.
– Проклятье, Ремедий, я боюсь тебя, – сказал Фихтеле, подавленный.
Ремедий оперся подбородком о ладонь, уставился на него.
1 2 3