- Я не могу к нему выйти, - ответила она. - Я оберегаю сон своего
мужа.
- Все же тебе следовало бы пойти, - сказала Эмлин. - Не будь его,
твой муж не был бы в живых. Монах Мартин, защищавший его от убийц, умирает
и хочет с тобой попрощаться.
Сайсели нашла Мартина еще в сознании, но с каждой минутой он слабел,
истекая кровью, которую ничем невозможно было остановить.
- Я пришла поблагодарить вас, - прошептала она, не зная, что ей
сказать.
- Не надо, - ответил он слабым, прерывающимся голосом. - Я старался
хоть частично возместить свой великий долг. Прошлой зимой и принял участие
в совершении ужасного греха, повинуясь не голосу сердца, а данным мною
обетам. Когда потом мне было поручено бодрствовать над телом вашего мужа,
я обнаружил, что он жив; с моей помощью его перенесли на корабль, который
был захвачен неверными, и потом нас с ним и Джефри заставили работать
гребцами на галерах. Там я заболел, и ваш муж выходил меня. Это я привез
вам документы и написал письмо и затем отдал все Эмлин Стоуэр. Однако,
верный своим обетам, большего я не сделал. Нынче же ночью я разорвал эти
узы: услышав, как отдан был приказ о его умерщвлении, я бросился вниз,
оказался там раньше, чем убийцы, и, забыв о своем монашеском сане, бился с
ними, как мог, пока вы не подоспели. Да послужит хоть частичным
искуплением моей тяжкой вины перед родиной, королем и вами то, что в конце
концов я отдал жизнь за своего друга. И я рад, что умираю, - слишком
тяжело мне в этом мире.
- Я передам ему все, если он останется жив, - со вздохом молвила
Сайсели.
- О, он будет, будет жить. Много страданий перенесли вы оба, но
теперь вам уже ничто не грозит, кроме, конечно, старости и смерти. Я вижу,
я знаю это.
Он опять смежил веки, и стоявшие вокруг подумали, что он испустил
дух, как вдруг глаза его открылись еще раз, и, с трудом произнося слова,
он добавил:
- Настоятель... будьте к нему милосердны... если сможете. Он человек
злой, жестокий, но я был его духовником и читал в его сердце. Шел он к
благой цели, хоть и дурным путем. Королева Екатерина была законной
супругой короля. Захват монастырей - бессовестный грабеж. К тому же по
рождению он не англичанин. У него другие взгляды; он служит папе, как,
впрочем, и я, но также Испании, которой я не слуга. Я помог вам, помогите
же и вы ему. Не судите, да не судимы будете. Обещайте! - Тут он слегка
приподнялся и настойчиво поглядел на Сайсели.
- Обещаю, - сказала она, и в ответ на ее слова Мартин улыбнулся.
Потом его лицо покрылось сероватой бледностью, глаза потухли, и через
мгновение Эмлин покрыла его голову куском полотна. Все было кончено.
Сайсели возвратилась к Кристоферу и увидела, что он сидит на кровати
и пьет из чашки бульон.
- О муж мой! - сказала она, заключая его в объятия. Затем она взяла
на руки сына и положила его отцу на грудь.
Прошло еще три дня. Кристофер и Сайсели прогуливались по саду Шефтон
Холла. Он уже почти совсем поправился, хотя был еще слаб; но единственной
болезнью его были горе и голод, а лучшее лекарство от них - радость и
изобилие. Спустился вечер; мягкие и ясные сумерки, незаметно переходящие в
ночь. Они сидели на скамье; он рассказывал ей о своих приключениях, и это
была волнующая повесть; потом Сайсели написала старому Джекобу Смиту (эти
листки, исписанные ее тонким своеобразным почерком, сохранились доныне; из
них стоило бы составить книгу, хотя сделано это, по-видимому, никогда не
было).
Он рассказывал ей о жестокой битве на корабле "Большой Ярмут", когда
на них напали два турецких судна, и о том, как храбро вел себя брат
Мартин. После того как их посадили гребцами на галеры, Мартину, Джефри и
ему посчастливилось очутиться на одной скамье. Потом Мартин схватил
какую-то южную лихорадку, но так как в то время они стояли в Тунисском
порту, где можно было достать фрукты, чтобы кормить больного, Кристофер и
Джефри выходили его. Через четыре месяца император Карл появился под
Тунисом, и, когда город пал, по милости божией они были освобождены вместе
с прочими рабами-христианами, после чего Мартин возвратился в Англию с
бумагами сэра Джона, которые намеревался вернуть его ближайшему
наследнику, так как все они считали Сайсели погибшей.
Кристоферу же и Джефри на родине нечего было делать, и они остались,
чтобы на стороне испанцев сражаться против турок, от которых так много
натерпелись. Когда эта война кончилась, они тоже отправились в Англию, -
больше им некуда было деваться, да и хотелось свести счеты с испанским
настоятелем Блосхолма. А остальное она сама знает.
Да, ответила Сайсели, она знает и никогда не забудет; но становится
холодно, и ему вредно сидеть тут на скамейке, надо уходить. В ответ
Кристофер только засмеялся:
- Голубка моя, если бы ты только видела галерную скамью, на которой я
сидел там, у берегов Туниса, я, едва оправившийся после раны, нанесенной
мне солдатами Мэлдона в Крануэл Тауэрсе, ты бы не стала сейчас
беспокоиться. В течение шести месяцев мы трое - я, Мартин и Джефри - были
скованы одной цепью, ибо эти черти-язычники почему-то держали нас вместе,
- может быть, чтобы легче было следить за нами. И днем, изнемогая от шары,
и ночью, дрожа от сырости, мы гребли и гребли, а нехристи-надсмотрщики
ходили взад и вперед между рядами скамей и подбадривали нас ременными
плетьми. Да, - медленно добавил он, - они хлестали нас, словно мы были
волами в ярме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99