- Нет, - ответил Джефри. - Неужто вы так плохо знаете Кристофера
Харфлита, что думаете - он предал бы дело короля ради спасения своей
жизни? Да если бы вы сами пришли к нему и умоляли его об этом, он бы
оттолкнул вас и сказал: "Отойди от меня, сатана!"
- Верю, что он поступил бы так, и горжусь этим, - прошептала Сайсели.
- Если нельзя будет иначе, пусть Харфлит умрет. Мы спасем его честь и
свою, чтобы он не проклял нас, если бы остался жив. Продолжай.
- Ну, меня привели к аббату; он передал мне это самое письмо и велел
мне взять его и все рассказать тому, кто здесь у вас начальник. Потом он
поднял руку и, положив ее на крест, висевший у него на груди, поклялся,
что это не пустая угроза и что если его условий не примут, с зарею Харфлит
будет повешен на башне, и при этом добавил, хоть я тогда и не понимал, что
он имеет в виду: "Думаю, ты там найдешь человека, который прислушается к
этим доводам". Он уже собирался отпустить меня, как вдруг один солдат
сказал:
"А умно ли будет освободить этого Стоукса? Бы забываете, милорд
настоятель, что предполагается, будто он присутствовал при одном убийстве
в лесу, и что он может выступить свидетелем". - "Да, - ответил Мэлдон, - я
забыл в этой спешке; я помнил только, что никому другому, пожалуй, не
поверят. Все же, может быть, и лучше будет послать кого-нибудь другого, а
этого парня заставить замолчать навеки. Напишите, что Джефри Стоукс,
пленник, был убит при попытке к бегству стражником, защищавшим свою жизнь.
Заберите его отсюда, и чтобы я о нем больше не слышал".
Тут кровь у меня в жилах застыла, хотя я и старался держаться смело,
как только может держаться человек, три дня просидевший в темноте с пустым
животом, и прямо в лицо наговорил ему по-испански разных крепких слов.
Когда меня уже тащили из комнаты, брат Мартин - помните его, он был нашим
товарищем, когда мы попали за морем в переделку, - выступил вперед из
темного угла и сказал: "Для чего, настоятель, пятнать вам свою душу столь
гнусным убийством? С тех пор как умер Джон Фотрел, король может записать
на ваш счет еще много других дел, и любого из них достаточно, чтобы вас
повесить. Попадись вы ему в руки, он не станет добираться до обстоятельств
гибели Фотрела, даже если бы вы и были к ней причастны".
"Вы наговорили резких слов, брат мой, - ответил аббат. - То, что
происходит на войне, нельзя считать убийством, хотя, может быть,
впоследствии, спасая свою шнуру, вы и станете говорить об этом как об
убийстве, вы или кто другой. Как бы там ни было, но речь ваша разумна. Не
надо трогать этого человека. Дайте ему письмо и бросьте его в ров, пусть
плывет на ту сторону. Что бы он на меня ни наклеветал, участь моя хуже не
станет".
Так они и сделали. Я попал сюда, как вы сами видели, и нашел вас
живой. Теперь-то мне понятно, почему Мэлдон считал, что жизнь одного
Харфлита так дорого стоит. - И, закончив свой рассказ, Джефри снова
принялся за еду.
Сайсели смотрела на него, я все смотрели на этого измученного,
ожесточившегося человека, который после многих других бедствий и мук
провел три дня в мрачной темнице, полной крыс, где получал только воду да
немного черного хлеба. Да, он сидел там вместе с крысами и с другим
человеком, бесконечно дорогим одной из присутствующих, и тот все еще
находился в этой ужасной дыре, ожидая, что на заре его повесят, словно
какого-нибудь злодея. Все молчали, слышно было только, как жует Джефри; и
молчание стало так тягостно, что все обрадовались, когда дверь открылась и
перед ними предстал человек, посланный к настоятелю. Он задыхался, так как
быстро бежал и, видимо, находился в некоем смятении, может быть потому,
что в спине у него - вернее, в камзоле - торчали две стрелы: в тело они не
вонзились, задержанные кольчугой.
- Говори, - сказал старый Джекоб Смит, - каков их ответ?
- Взгляните на мою спину, мастер, и сами увидите, - ответил посланец.
- Они перекинули через ров лестницу, на нее положили доску, на которую
вступил какой-то монах, чтобы принять от меня письмо. Я немного подождал,
потом услышал, как кто-то зовет меня с башни над воротами, и, когда поднял
глаза, увидел, что там стоит аббат Мэлдон, и лицо у него от злобы черное,
как у дьявола.
"Слушай, ты, мошенник, - крикнул он мне, - ступай к ведьме Сайсели
Фотрел и к ренегату монаху Боллу, которого я предаю анафеме и извергаю из
лона святой церкви, и скажи им, чтобы при первых лучах зари они взглянули
в нашу сторону, да повыше, ибо тогда смогут увидеть, как, чернея на
утреннем небе, здесь болтается тело Кристофера Харфлита!"
Услышав это, я не сдержался и крикнул в ответ: "Коли так, то завтра
еще дотемна вы составите ему компанию, ибо все до единого будете висеть,
чернея на вечернем небе, кроме тех, кто будет впоследствии четвертован в
Тауэр-холле и Тайберне". Потом я пустился наутек, и они стреляли мне
вдогонку и раза два попали, но кольчуга, хоть и стара, служит хорошо, и
вот я здесь невредимый, если не считать двух-трех ссадин.
Немного позже Сайсели, Джекоб Смит, Томас Болл, Джефри Стоукс и Эмлин
Стоуэр сидели все вместе, держа совет - очень важный совет, ибо положение
было отчаянное. Вносилось одно предложение за другим и сразу же по той или
иной причине отвергалось. Под конец они молча переглянулись.
- Эмлин, - вскричала наконец Сайсели, - в прежнее время у тебя всегда
находились нужные слова. Неужто теперь, в такой беде, ни одного не
найдется? - Ибо, пока они совещались, Эмлин все время сидела молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99