" Но высокого роста человек, в котором Сайсели
узнала одного из арендаторов сэра Джона, подхватил оброненную палку и
нанес негодяю такой удар, что тот камнем упал на землю, а потом всю жизнь
ходил без одного глаза и с перебитым носом.
С этого момента уже никто не пытался повредить ребенку, который, как
известно, по причине всего случившегося с ним в этот день, впоследствии
носил прозвище Кристофер Дубовый Пенек.
Люди аббата подошли, чтобы привязать Сайсели к ее столбу, но, прежде
чем они прикоснулись к ней, она сняла с себя плащ на шерстяной подкладке,
бросила его йомену, который ударил того парня его же палкой, и сказала:
- Друг, заверни в это моего мальчика и побереги его, пока я не возьму
его у тебя.
- Хорошо, леди, - ответил высокий человек, преклонив колено, - я
служил твоему деду и отцу, послужу теперь сыну. - И, отбросив палку, он
вынул из ножен меч и стал перед дубовым пеньком, на котором лежал ребенок.
Никто и не попытался помешать ему, ибо все видели, что другие такие же
люди собираются вокруг него.
Теперь кузнец принялся, хотя и довольно медленно, приковывать Сайсели
цепью к столбу.
- Слушай, - сказала она ему, - немало лошадей подковал ты у моего
отца. Кто бы мог подумать, что ты доживешь до того дня, когда свое честное
ремесло обратишь против его дочери!
Услышав эти слова, тот заплакал, отшвырнул свои инструменты и побежал
прочь, проклиная аббата. Подмастерье намеревался сделать то же самое, но
его поймали и заставили довершить начатое. Потом приковали и Эмлин, так
что, в конце концов, все уже было готово для ужасной развязки.
Главный палач - то был повар аббата - положил для растопки несколько
сосновых щепок на стоявшую тут же жаровню и, ожидая последнего приказания,
громко сказал своему помощнику, что ветер поднялся свежий и колдуньи живо
сгорят.
Зрителям велели отойти подальше, и в конце концов они отошли, но
многие из них при этом угрюмо перешептывались. Ибо здесь монахам нельзя
было собрать только нужных людей, как во время суда, и аббат с тревогой
подметил, что среди них его жертвы имеют немало друзей.
"Пора кончать, - подумал он, - пока сочувствие и жалость еще только в
зародыше, пока они не превратились в буйный мятеж". И вот он быстро
подошел к столбам, встал прямо против Эмлин и, понизив голос, спросил ее,
отказывается ли она, как прежде, открыть ему, где спрятаны драгоценности;
сейчас он еще может приказать, чтобы их умертвили легким способом, не
предавая живыми огню.
- Пусть решает хозяйка, а не слуга, - твердо ответила Эмлин.
Он повернулся к Сайсели и задал ей тот же вопрос, но она промолвила:
- Я уже сказала вам: никогда. Прочь от меня, злодей, ступайте,
покайтесь в грехах своих, покуда еще не поздно.
Аббат изумленно взглянул на нее, сознавая, что в таком постоянстве и
мужестве есть нечто почти сверхчеловеческое. Он был человек острого ума,
наделенный сильным воображением, и мог представить себе, как он сам повел
бы себя, находясь в подобном же положении. И хотя он торопился поскорее
покончить с этим делом, им овладело величайшее любопытство - откуда у нее
берутся такие силы, - и он даже теперь попытался его утолить.
- Обезумела ты, Сайсели Фотрел, или тебя опоили? - спросил он. -
Разве тебе не известно, что ты почувствуешь, когда огонь начнет пожирать
твое нежное тело?
- Не известно и никогда не будет известно, - спокойно ответила она.
- Ты что, по обещанию сатаны, твоего владыки, умрешь до того, как
огонь коснется тебя?
- Да, я верю, что умру до того, как меня коснется огонь, но не здесь
и не теперь.
Аббат рассмеялся резким, нервным смехом и громко обратился ко всем
собравшимся:
- Эта ведьма говорит, что не будет сожжена, ибо такова воля неба.
Правда, ведьма?
- Да, я так сказала. Будьте свидетелями моих слов, добрые люди, -
ответила Сайсели ясным голосом.
- Хорошо, посмотрим! - крикнул аббат. - Эй ты, поджигай, и пусть небо
или преисподняя спасут ее, если смогут!
Повар-палач подул на свою растопку, но либо он нервничал, либо не
наловчился, только прошла минута, а то и больше, пока щепки вспыхнули.
Наконец одна разгорелась, и он довольно неохотно наклонился, чтобы взять
ее.
И вот тогда, посреди глубокой тишины, ибо весь собравшийся народ,
казалось, затаил дыхание, а старуха Бриджет замолкла, лишившись чувств, за
склоном холма послышался чей-то громовой голос:
"Именем короля, остановитесь! Именем короля, остановитесь!"
Все повернулись в ту сторону, и между деревьями показалась белая
лошадь: с боков ее, израненных шпорами, струилась кровь, она уже не
мчалась галопом, а тащилась, шатаясь от изнеможения, и сидел на ней
богатырского вида человек с рыжей бородой. Одет он был в кольчугу и держал
в руке топор лесоруба.
- Поджигай хворост! - закричал аббат, но повар, не отличавшийся
храбростью, уронил горящие щепки, которые и затухли на мокрой земле.
Теперь лошадь прорвалась сквозь собравшуюся толпу, подминая под себя
людей. Длинными судорожными прыжками достигла она кольца, образовавшегося
вокруг столбов, и в то мгновение, когда всадник соскакивал с нее, упала на
землю, да так и осталась лежать, тяжело дыша, - силы оставили ее.
- Это же Томас Болл! - крикнул кто-то, а аббат продолжал взывать:
- Поджигайте хворост! Поджигайте хворост!
Один из стражников бросился вперед, чтобы снова запалить растопку. Но
Томас поспел раньше. Схватив за ножки жаровню, он с такой силой ударил ею
стражника, что на того посыпались горячие уголья, а железная клетка
жаровни плотно села ему на голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99