Прошло еще несколько минут, и впервые за столько месяцев они вышли за
ворота обители. Здесь их поджидала третья жертва, несчастная, старая,
полубезумная Бриджет, завернутая в какую-то простыню, ибо монашеская
одежда была с нее сорвана. Глаза у нее дико блуждали, седые пряди волос
свисали по плечам; она трясла своей старой головой и с криком молила о
пощаде. При виде ее Сайсели вздрогнула, ибо зрелище и впрямь было ужасное.
- Успокойся, добрая моя Бриджет, - сказала она, когда они шли мимо
нее, - ты же невиновна. Что тебе бояться?
- Огня, огня! - закричала несчастная старуха. - Я боюсь огня.
Потом им пришлось занять предназначенные для них в этом шествии
места, и некоторое время они не видели Бриджет, хотя и не могли не слышать
позади себя ее громких жалоб.
Процессия была длинная. Впереди шли монахи и певчие, затянувшие
унылую похоронную песнь на латинском языке. За ними под конвоем двенадцати
вооруженных стражников - жертвы, потом монахини, которых заставили
присутствовать, а позади и вокруг шествия двигался народ, бесчисленная
толпа людей, хотя многие из них жили миль за двадцать отсюда. Перешли
через пешеходный мост, у которого находился постоялый двор, тот, что
Камбала должна была получить за убийство ребенка.
Поднялись на косогор по дороге, грязной от осенних дождей, через
рощу, куда открывался потайной ход Томаса Болла, и наконец добрались до
лужайки перед высоким порталом аббатства.
Здесь их ожидало ужасное зрелище. В землю вбиты были три только что
срубленных дубовых столба толщиной в четырнадцать дюймов, высотой побольше
шести футов, таких, что уж наверное не сразу сгорят, а вокруг каждого из
них уложены были одна на другую большие связки хвороста, с проходом между
ними. Со столбов свисали новые тележные цепи, а поблизости стояли
деревенский кузнец и его подмастерье с переносной наковальней и молотом
для холодной заклепки этих цепей.
На некотором расстоянии от столбов шествие остановилось. Из ворот
аббатства вышел настоятель в облачении и митре, впереди него церковные
служки, а позади монахи. Он приблизился к месту, где стояли осужденные, и
остановился. Один из монахов вышел вперед и прочел им приговор, которого
они так и не поняли, ибо состоял он из латинских фраз и сложных
юридических терминов. Затем аббат громким голосом призвал осужденных ради
спасения их грешных душ признать свою вину и тем самым заслужить
отпущение, прежде чем плоть их пострадает за гнусное преступление -
колдовство.
В ответ на это Сайсели и Эмлин только покачали головой, заявляя, что
в колдовстве они не повинны и потому каяться им не в чем. Но старая
Бриджет дала другой ответ. Громким жалобным голосом объявила она, что она
- ведьма, так же как до нее ведьмами были и мать ее и бабка. И собравшаяся
толпа с увлечением выслушала рассказ о том, как Эмлин Стоуэр представила
ее черту - он был в красных штанах, горбатый, лицом чернявый, с пучком
рыжих волос под носом, - а также множество самых невероятных подробностей
ее встреч с означенным врагом рода человеческого.
Когда ее спросили, что ей говорил черт, она ответила, что он велел ей
околдовать блосхолмского аббата, так как тот был весьма святой человек,
очень нужный богу, и делал на земле слишком много добра, а также
препятствовал Эмлин Стоуэр и Сайсели Фотрел творить его, дьявола, волю, но
дал им возможность сохранить в живых ребенка, которому предстоит сделаться
страшным колдуном. Он сказал ей, кроме того, что бабка Меггс была ангелом
(тут в толпе раздался смех), посланным убить означенного ребенка, который
был на самом деле его, дьявола, сыном, о чем свидетельствуют черные брови,
раздвоенный язык ребенка и соединенные перепонкой пальцы ног. Он также
пообещал явиться в образе сэра Джона Фотрела, чтобы спасти ребенка и
передать его ей, что он и сделал, прочитав наоборот "Отче наш" и велев ей
воспитать ребенка "верным пятиугольнику".
Так бредила несчастная, обезумевшая старуха, а писец тем временем
записывал фразу за фразой всю эту чепуху; под конец ей велели поставить
под протоколом отпечаток своего пальца, и все это заняло очень много
времени. Затем она попросила, чтобы ей даровали прощение и не сжигали, но
получила ответ, что это невозможно. Тогда она пришла в ярость и спросила,
зачем же ее вынудили нагородить столько лжи, раз все равно сожгут. Услышав
этот вопрос, толпа разразилась хохотом, а священник, уже готовый дать
Бриджет отпущение, передумал и велел приковать ее к столбу, что кузнец и
сделал с помощью своего подмастерья и переносной наковальни.
Тем не менее ее "исповедь" торжественно прочитали Сайсели и Эмлин,
после чего их спросили, упорствуют ли они в отрицании своей вины даже
теперь, после того как все это выслушали. Вместо ответа Сайсели откинула
капюшон с лица своего мальчика и показала, что брови у него вовсе не
черные, а золотистые. Она также открыла его ножки, просунула мизинец ему
между пальчиками и спросила, есть ли здесь перепонка. Кто-то ответил
"нет", но один монах заорал: "Что из того? Сатана может сделать перепонку
и снять ее!" Затем он вырвал ребенка из рук Сайсели, положил его на
дубовый пенек, принесенный сюда именно для этого, и закричал:
- Пусть ребенок живет или умрет, как богу будет угодно.
Какой-то негодяй, стоявший тут же, ударил мальчика палкой, завопив:
"Смерть ведьмину отродью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99