Затем сказала свое имя Эмлин, а сестру Бриджет записали безо всяких
вопросов. Потом прочитали обвинительное заключение, очень длинное, полное
технических терминов, отдельных слов и целых фраз по-латыни. И из всего
этого Сайсели поняла, что их обвиняют в разных ужасающих преступлениях, в
том, что они вызывали дьявола и он являлся к ним в образе чудовища с
рогами и копытами, а также в образе ее покойного отца. Когда обвинительное
заключение было прочитано, им велели отвечать, и они заявили о своей
невиновности. Вернее, заявили только Сайсели и Эмлин, ибо Бриджет начала
что-то очень длинно рассказывать, и понять ее было невозможно. Ей велели
умолкнуть, после чего на речи ее уже никакого внимания не обращали.
Тут епископ спросил, были ли эти женщины подвергнуты пытке, и,
получив отрицательный ответ, выразил по этому поводу сожаление: ведьмы,
сказал он, явно очень упорные, и, подвергнув их некому дисциплинарному
воздействию, можно было бы избежать лишней возни. Спросил он также, были
ли обнаружены у них на теле колдовские знаки, то есть места, где дьявол
поставил свою печать и где, как известно, избранники его не ощущают боли.
Он даже поднял вопрос о том, чтобы судебное разбирательство было отложено,
пока ведьм не исколют булавками, чтобы найти колдовские знаки, но в конце
концов отказался от своего предложения, дабы не терять времени.
Последний вопрос был поднят хмурым приором, который высказал мнение,
что ребенка тоже следует обвинить, ибо и он ведь, по-видимому, общался с
дьяволом: говорят же, что от смерти его спас дьявол, который взял его на
руки и передал монахине Бриджет, - это к тому же единственное
свидетельство против означенной Бриджет. Если она виновна, то как может
быть невинным ребенок? Не следует ли их сжечь вместе, ибо очевидно же, что
младенец, которого нянчил сам дух зла, проклят богом.
Законник-епископ признал этот довод интересным, но в конце концов
решил, что безопаснее будет пренебречь им, приняв во внимание младенческий
возраст преступника. Он добавил, что значения это не имеет, ибо можно не
сомневаться, что гнусный враг рода человеческого вскоре сам предъявит
права на свое добро.
Под конец, перед вызовом свидетелей, Эмлин потребовала адвоката,
который бы взял на себя их защиту, но епископ, усмехнувшись, ответил, что
в этом нет никакой нужды, ибо у них и так имеется лучший из адвокатов -
сам сатана.
- Верно, милорд, - сказала, подняв глаза, Сайсели, - у нас лучший из
адвокатов; только вы его неправильно назвали. Бог, защитник невинных, -
наш адвокат, и на него я полагаюсь.
- Не кощунствуй, колдунья! - закричал старик; и начался допрос
свидетелей.
Передавать его во всех подробностях не стоит, да это и заняло бы
слишком много времени - он тянулся несколько часов. Прежде всего
обсуждались молодые годы Эмлин и очень подчеркивалось, что мать ее была
цыганка, покончившая самоубийством, а отец осужден инквизицией после того,
как публично сожгли написанный им еретический труд. Затем давал показания
сам аббат; хотя таким образом он оказался одновременно и судьей и главным
свидетелем, никому это не показалось странным, ведь речь шла об обвинении
в колдовстве. Он сообщил об исступленных речах Сайсели после сожжения
Крануэл Тауэрса, добавив, что она и ее сообщница Эмлин спаслись от пожара
явно благодаря волшебству, иначе они никак не могли бы остаться в живых.
Он рассказал о том, как Эмлин угрожала ему, после того как поглядела в
сосуд с водой, и обо всех ужасных делах, которые совершались в Блосхолме и
были несомненно вызваны этими ведьмами. В этом он был прав, хотя и не
знал, как все это происходило на самом деле. Он поведал о гибели
повивальной бабки, о том, какой у нее был вид после смерти - при этом все
присутствующие содрогнулись от ужаса, - и, наконец, о появлении призрака
сэра Джона Фотрела, который общался с обвиняемыми в часовне обители, а
затем бесследно исчез.
Когда он кончил свою речь, Эмлин попросила разрешения в свою очередь
задать ему вопросы, но в этом ей было отказано на том основании, что лица,
обвиненные в таких ужасных преступлениях, не имеют права на перекрестный
допрос.
После этого заседание было прервано на обед. Обвиняемым тоже принесли
пищу, но они вынуждены были есть там, где стояли. А хуже всего было то,
что Сайсели пришлось и ребенка кормить при всей собравшейся толпе, которая
глазела на нее, грубо издевалась и злилась, когда Эмлин и несколько
монахинь окружили и заслонили Сайсели как бы живой ширмой.
Судьи возвратились, и снова начались показания свидетелей. Хотя
большая часть этих показаний была совершенно несущественна, их набралось
столько, что под конец Старый епископ устал и заявил, что больше он ничего
слышать не хочет. Тут судьи принялись задавать сперва Сайсели, а затем
Эмлин вопросы такого гнусного рода, что, с негодованием отрицательно
ответив на первые из них, они потом уже просто замолчали, отказываясь что
бы то ни было отвечать, - явное доказательство их вины, как с торжеством
отметил хмурый приор. Наконец запас этих омерзительных вопросов иссяк, и
Сайсели задали последний - хочет ли она что-нибудь сказать в свою защиту.
- Да, я имею что сказать, - ответила она, - но я устала и вынуждена
говорить кратко. Я не ведьма и не понимаю, в чем меня обвиняют.
Блосхолмский аббат, выступающий в качестве судьи, мой злейший враг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99