И тотчас же, в самых общих очертаниях, в голове у него родился замысел. Этот замысел отнюдь не отличался благородством, скорее напротив; это, может быть, остановило бы многих, но не Хаддена, который не мог допустить, чтобы над ним одержала верх простая зулуска, и, хотя и не без сожаления, решил, что если не сможет добиться своей цели сколько-нибудь честными способами, то вынужден будет прибегнуть к способам более сомнительного свойства.
– Нанеа, – сказал он, – ты хорошая, честная женщина, – и я отношусь к тебе с уважением. Я уже признался тебе в любви, но если ты не разделяешь моих чувств, не будем продолжать этот разговор; может быть, даже лучше, чтобы ты вышла замуж за человека из твоего народа. Но за Нахуном тебе никогда не быть замужем, Нанеа; тебя заберет король, если только ему не взбредет в голову отдать тебя кому-нибудь другому; ты или станешь одной из его «сестер», либо, чтобы избавиться от него, должна будешь покончить с собой. Послушай меня, ведь я люблю тебя и желаю тебе лишь добра, поэтому и говорю так откровенно. Почему бы вам вместе с Нахуном не бежать в Наталь, где вы можете жить в полной безопасности, вдали от Сетевайо?
– Этого я и хочу, инкоси, но Нахун не соглашается. Он говорит, что между нами и белыми скоро начнется война; он не может ослушаться короля и оставить армию.
– Стало быть, не очень-то он тебя любит, Нанеа; ты должна позаботиться о себе самой. Подговори отца и беги с ним вместе; я не сомневаюсь, что Нахун тотчас последует за тобой. И я тоже убегу с вами, я тоже уверен, что надвигается война, и тогда белый человек в этой стране окажется в такой же опасности, как овца, преследуемая орлами.
– Я готова бежать, инкоси, – лишь бы Нахун согласился; но без него я не убегу, останусь здесь и покончу с собой.
– Ты такая красавица и так сильно его любишь, что, конечно же, сумеешь сломить его безрассудное упрямство. Через четыре дня мы должны отправиться в королевский крааль, и если ты переубедишь Нахуна, мы сможем повернуть на юг и пересечь реку, отделяющую страну Амазулу от Наталя. Ради всех нас и прежде всего ради себя самой постарайся уговорить его. Помни, что я тебя люблю и хотел бы спасти. Постарайся же его убедить, не мне подсказывать тебе, как, но пока, прошу тебя, не говори ему, что я собираюсь бежать, не то он будет следить за мной и день и ночь.
– Я постараюсь, инкоси, – серьезно ответила Нанеа. – Благодарю тебя за доброту. И не бойся: я скорее умру, чем предам тебя. Прощай.
– Прощай Нанеа. – И он поднес ее руку к своим губам.

Поздно вечером, когда Хадден уже укладывался, он услышал негромкий стук в доску, заменявшую дверь.
– Войдите, – сказал он, открывая дверь; и при свете своего небольшого фонаря увидел, что в хижину вползла Нанеа, а вслед за ней и громадный Нахун.
– Инкоси, – прошептала она, затворив за собой дверь, – я уговорила Нахуна; вместе с нами бежит мой отец.
– Это правда, Нахун? – спросил Хадден.
– Правда, – смущенно потупившись, ответил зулус. – Чтобы спасти эту девушку, любовь к которой изъела мне сердце, я решил пожертвовать своей честью. Но я говорю тебе, Нанеа, и тебе, Белый человек, как только что сказал Умгоне, что из этой затеи не получится ничего путного; если кто-нибудь нас предаст, мы будем схвачены и убиты…
– Вряд ли нас поймают, – обеспокоенно перебила Нанеа. – Да и кто может нас предать, кроме инкоси…
– Который вряд ли это сделает, – спокойно заметил Хадден, – ведь и он тоже намеревается бежать с вами, ибо и его собственная жизнь под угрозой.
– Да, верно, Черное Сердце, – сказал Нахун. – Иначе я ни за что не доверился бы тебе.
Хадден пропустил мимо ушей это не слишком для него лестное высказывание; обсуждение плана бегства продлилось до поздней ночи.
На другое утро Хадден пробудился от громких криков. Оказалось, приехал толстый, злобный кафрский вождь, который хотел жениться на Нанеа; не слезая со своего пони, он яростно поносил Умгону: тот-де украл у него быков и заколдовал коров, которые перестали доиться. Опровергнуть обвинение в воровстве было делом нетрудным, труднее было опровергнуть обвинение в колдовстве.
– Паршивый пес! – кричал Мапута, потрясая жирным кулаком перед самым лицом дрожащего, но полного негодования Умгоны. – Ты обещал мне отдать свою дочь, а сам обручил ее с этим умфагозаном Нахуном, сыном Зомбы, затем вы вместе оклеветали меня перед королем, восстановили его против меня, а теперь ты околдовал моих коров. Ну ничего, я еще доберусь до тебя, чертов колдун; как-нибудь утром ты проснешься, а вся твоя изгородь – в огне, и у твоих ворот стоят мои люди с копьями, тут вам всем и конец.
Все это время Нахун слушал молча, но тут он не выдержал.
– Хорошо, – сказал он, – мы еще посмотрим, чья возьмет, а пока, вождь Мапута, хамба! (Проваливай!). – И сграбастав пузатого старого негодяя за шиворот, он толкнул его с такой силой, что тот кубарем покатился вниз с холма.
Хадден рассмеялся и отправился к речке, чтобы искупаться. Он уже подошел к берегу, как вдруг увидел, что по тропе едет Мапута – голова заляпана грязью, черное лицо посинело от злобы, губы оттопырены.
«Ну и взбеленился же этот пузан! – сказал он себе. – А что если?..» – Он поднял глаза, как бы ожидая вдохновения свыше. И вдохновение не замедлило его осенить. Но внушено оно было, без сомнения, самим дьяволом. Через несколько мгновений его замысел окончательно созрел, и он зашагал через кусты навстречу Мапуте.
– Успокойся, вождь, – сказал он, – эти люди обошлись с тобой грубо. Поддержать тебя я не мог, но это зрелище так меня огорчило, что я ушел. Да это просто стыд и срам, чтобы такую важную, почтенную особу буквально втаптывали в грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19