Такого рода
феноменами богата история математики. Я отсылаю здесь к
исследованию, которое Мишель Серр посвятил математическим
анамнезам. А что же следует понимать под "возвращением к..."?
Я полагаю, что таким образом можно обозначить движение, которое
обладает особыми чертами и характерно как раз для установителей
дискурсивности. Чтобы было возвращение, нужно, на самом деле,
чтобы сначала было забвение, и забвение - не случайное, не
покров непонимания, но - сущностное и конститутивное забвение.
Акт установления, действительно, по самой своей сущности таков,
что он не может не быть забытым. То, что его обнаруживает, то,
что из него проистекает,- это одновременно и то, что
устанавливает разрыв, и то, что его маскирует и скрывает.
Нужно, чтобы это неслучайное забвение было облечено в точные
операции, которым можно было бы найти место, проанализировать
их и самим возвращением свести к этому устанавливающему акту.
Замок забвения не добавляется извне, он часть самой
дискурсивности - той, о которой мы сейчас ведем речь,- именно
она дает свой закон забвению; так, забытое установление
дискурсивности оказывается основанием существования и самого
замка и ключа, который позволяет его открыть, причем - таким
образом, что и забвение, и препятствие возвращению могут быть
устранены лишь самим этим возвращением. Кроме того, это
возвращение обращается к тому, что присутствует в тексте, или,
точнее говоря, тут происходит возвращение к самому тексту - к
тексту в буквальном смысле, но в то же время, однако, и к тому,
что в тексте маркировано пустотами, отсутствием, пробелом.
Происходит возвращение к некой пустоте, о которой забвение
умолчало или которую оно замаскировало, которую оно покрыло
ложной и дурной полнотой, и возвращение должно заново
обнаружить и этот пробел, и эту нехватку; отсюда и вечная игра,
которая характеризует зти возвращения к установлению
дискурсивности,- игра, состоящая в том, чтобы, с одной
стороны, сказать: все это там уже было - достаточно было это
прочесть, все там уже есть, и нужно крепко закрыть глаза и
плотно заткнуть уши, чтобы этого не увидеть и не услышать; и,
наоборот: да нет же - ничего зтого вовсе нет ни в этом вот, ни
в том слове - ни одно из видимых и читаемых слов не говорит
того, что сейчас обсуждется,- речь идет, скорее, о том, что
сказано поверх слов, в их разрядке, в промежутках, которые их
разделяют. Отсюда, естественно, следует, что это возвращение,
которое составляет часть самого дискурса, беспрестанно его
видоизменяет, что возвращение к тексту не есть историческое
дополнение, которое якобы добавляется к самой дискурсивности и
ее якобы дублирует неким украшением, в конечном счете
несущественным; возвращение есть действенная и необходимая
работа по преобразованию самой дискурсивности. Пересмотр текста
Галилея вполне может изменить наше знание об истории
механики,- саму же механику это изменить не может никогда.
Напротив, пересмотр текстов Фрейда изменяет самый психоанализ,
а текстов Маркса -самый марксизм. Ну, и чтобы охарактеризовать
эти возвращения, нужно добавить еще одну последнюю
характеристику: они происходят в направлении к своего рода
загадочной стыковке произведения и автора. И в самом деле,
именно постольку, поскольку он является текстом автора - и
именно этого вот автора,- текст и обладает ценностью
установления, и именно в силу этого - поскольку он является
текстом этого автора - к нему и нужно возвращаться. Нет ни
малейшей надежды на то, что обнаружение неизвестного текста
Ньютона или Кантора изменило бы классическую космологию или
теорию множеств, как они сложились в истории (самое большее, на
что способна эта эксгумация,- это изменить историческое
знание, которое мы имеем об их генезисе). Напротив, появление
такого текста, как Эскиз Фрейда,- и в той мере, в какой это
есть текст Фрейда,- всегда содержит риск изменить не
историческое знание о психоанализе, но его теоретическое поле,
пусть даже это будет только перемещением акцентов в нем или
изменением его центра тяжести. Благодаря таким возвращениям,
составляющим часть самой ткани дискурсивных полей, о которых я
говорю, они предполагают в том, что касается их автора -
"фундаментального"и опосредованного,- отношение, отличное от
того, что какойлибо текст поддерживает со своим
непосредственным автором.
То, что я сейчас наметил по поводу зтих "установлений
дискурсивности", разумеется, весьма схематично. В частности -
и те различия, которые я попытался провести между подобным
установлением и основанием науки. Не всегда, быть может, легко
решить, с чем имеешь дело: с одним или с другим,- и ничто не
доказывает, что это две разные процедуры, исключающие друг
друга. Я попытался провести это различение только с одной
целью: показать, что функция-автор, функция уже непростая,
когда пробуешь ее засечь на уровне книги или серии текстов за
одной подписью, требует новых дополнительных определений, когда
пробуешь проанализировать ее внутри более широких единств -
внутри групп произведений или внутри дисциплин в целом.
Я очень сожалею, что не смог предложить для обсуждения
ничего позитивного, чего-то большего, нежели только направления
возможной работы, пути анализа. Но я чувствую свой долг сказать
в заключение хотя бы несколько слов о причинах, по которым я
придаю всему этому определенное значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13