вновь повсюду, словно тогда не хватало именно этого, воспроизводится та же самая культура, отстраиваются театры и концертные залы, проводятся поэтические чтения, словом, налаживается духовная жизнь, способная удовлетворить высокие и самые высокие запросы, но, как правило, без стремления подвергнуть переоценке немецкое, а может быть и западноевропейское в целом, понятие культуры, столь явно дискредитировавшее себя в недавнем прошлом.
Увы, я не могу коротко и ясно объяснить, что следует понимать под культурой. Но к важнейшему жизненному опыту, выпавшему на долю моего поколения, принадлежит, мне кажется, и неоднократно подтверждавшийся факт; чтобы не быть голословным, приведу конкретный пример: можно быть, скажем, Гейдрихом, палачом Богемии, и в то же время - замечательным, тонким музыкантом, с восхищением и подлинным пониманием, с любовью даже беседующим о Бахе, Генделе, Моцарте, Бетховене, Брукнере. Назовем данное качество, отличающее подобный тип людей, эстетской культурой. Главным ее отличительным признаком является то, что сам по себе факт ее наличия ничего еще не доказывает. Это род духовности, позволяющей иметь самые возвышенные помыслы и в то же время не способной предотвратить самого низкого падения человека, это культура, аккуратно отмежевывающаяся от требований человеческой повседневности.
Культура в таком понимании - возвышенный кумир, удовлетворяющийся исключительно достижениями в области науки и искусства, культура шизофренической раздвоенности, и она, бесспорно, не в состоянии спасти человечество. Не удивительно, скорее ужасно, сколь многие письма моих немецких коллег отстаивают именно такое понимание культуры; стоит только упомянуть о германском вопросе, как тут же всплывают имена Гёте, Гёльдерлина, Бетховена, Моцарта, всех, кого на протяжении столетий дала миру Германия, и неизменно только ради одного: чтоб утвердить гениальность как возможное алиби. По существу, это все то же безобидно-тошнотворное представление, будто мы имеем дело с культурным народом, если у народа этого есть симфонии; сюда же, естественно, относится и исполненное возвышенности представление о художнике, свободном от всех проблем современности и парящем исключительно в сферах чистого духа, так что в остальном ему дозволено быть полнейшим ничтожеством, скажем как гражданину своей страны, как члену человеческого сообщества вообще. Он ведь проповедует вечное, а вечное так или иначе переживет совершаемое им ежедневно предательство.
Что общего у искусства с политикой? Так вопрошают они. При этом, естественно, под политикой понимается нечто низменное, чем ни в коем случае не должен замараться человек духа, знаменитый культуртрегер *. Подобное представление о культуре бытует, как мне кажется, больше у немцев, нежели у швейцарцев. Хотя понятно, что и в нашей стране бюргер того же мнения искусство должно заниматься прекрасным! (Гёте говорил, что искусство занимается добрым и трудным. Эта разница определяет все.) В нашей стране тоже немало людей, которые хотели бы видеть искусство своего рода заповедником, вне нашей совести, этаким уютным садиком, где можно посидеть вечерком; но вряд ли мы встретим хоть одного швейцарца, который избежал бы опасности принимать искусство, которого он жаждет, серьезно, столь же серьезно, как и его дела.
И действительно, во всем, что касается культуры, мы наблюдаем существенную разницу между немецким и швейцарским складом ума. Необходимое всем нам ощущение собственной причастности к культуре проистекает отнюдь не из уверенности, что у нас есть свои художники - в противном случае общество наше смогло бы их прокормить! - однако мы по крайней мере не воспринимаем талант Готхельфа как своего рода оправдание, ведь и в нашей стране встречаются подлые убийцы. Под культурой мы в первую очередь понимаем наши гражданские достижения, культуру человеческого общежития, а не отдельные художественные или научные достижения кого-нибудь из сограждан. И даже если швейцарского художника, как это нередко бывает, окружает удушливая атмосфера на родине, то горькая эта проблема, встающая непосредственно перед ним, есть лишь оборотная сторона той позиции, которую все мы принимаем в целом. И именно потому, что позиция иная, та самая эстетская культура пережила ужасающее крушение.
Тем самым я вовсе не хочу сказать, что мы намерены поучать наших немецких соседей. Да к тому же обычный немец, которому швейцарцы представляются обитателями страны молочных рек и кисельных берегов, испытывает к ним слишком большую неприязнь, ведь швейцарцы - сытая нация, в годы войны, правда, не такая уж сытая, но когда мы возвращаемся нынче из-за границы, то и сами чувствуем нечто раздражающее, нечто неприятное в нашем достатке; и все-таки мы уверены в собственной правоте не менее тех, кто весьма заносчиво претендует на то, чтоб из нищеты, в которую поначалу они ввергли другие народы, выплавить новую мессианскую идею. Известная ожесточенность, столь часто мешавшая нашим диалогам и лишь в немногих счастливых случаях преодолевавшаяся, проистекала, по-видимому, и с той и с другой стороны - как бы то ни было, она существует. Следует еще иметь в виду, что известные преимущества, которые мы могли бы продемонстрировать нашим соседям, слишком уж обусловлены исторически, и прежде всего крохотными размерами нашей страны, а потому и рецепты наши для других неприемлемы.
Однако внимание к германскому вопросу представляется мне необходимым, даже если у нас нет надежды предложить немецким соседям хоть какую-нибудь конструктивную помощь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134