Вот только что сказал – а что, уже не помню, и не помню, похвала это была или осуждение, наверное, из-за голоса, у него всегда такой ровный голос, как будто не воздух выходит из грудной клетки, а что-то более плотное, равномерное такое, как поток лавы из вулкана. Иногда он болтает совсем уж беспечно, и мне еще долго после его ухода мстится, что голос остался где-то по углам или, может быть, между оконными рамами, – а на самом деле это шумит просыпающийся город.
Он сидит у меня при свете настольной лампы, пока не начинает светать. И всегда я успеваю больше, чем наметил себе накануне, и к утру так легко становится, словно я заново родился, а не провел ночь в болтовне и посиделках со Смертью.
Уходя, он всегда говорит "до свиданья". И легко улыбается при этом из-под своего неизменного капюшона.
И я почему-то улыбаюсь в ответ, хотя этой шутке тоже не одна сотня лет. Я улыбаюсь тому, что он говорит это, выходя из моих дверей. И каждый раз, когда от меня уходит Смерть, дом остается гулким и пустым какое-то время, пока не наполняет его суета и серый свет утра, щебет птиц за окном, отрывистые гудки пароходов с Невы. Признаки жизни.
Вавилонская башня
Ходят и ходят за мной они – с метелочками, с совками. Приговаривают, уговаривают, наговаривают, бормочут, притворяются стариками, а самим-то по тысяче две, ну по три от силы. Мальчики на побегушках. Те, кому они служат, хоть сколько постарше будут, а все равно – дети. Крикливые, капризные, упрямые дети.
Их тщательность сравнима только с работой вышивальщиц. Каждый волос, каждый остриженный ноготь, каждую чешуйку мертвой роговицы. Строители. Больше не за кем им ходить, болезным. И тянется, тянется эта унылая свита за мной, как обернусь – тенями прикидывается, талым сугробом, кучей прелых листьев. Но я-то чую их горячее дыхание у себя меж лопаток, слышу их алчность, знаю их упрямство.
Масоны, каменщики. Строители. Кому она нужна, их старая, раковиной мертвой улитки распяленная над землей Башня из моих ногтей и волос? Чего они пытаются достичь, твердо зная, что твердь небесная далеко не так тверда, чтобы в конце концов опереться о нее нетерпеливым коленом? Тысячи лет возводится она из ненужного мне хлама, из бесконечного мусора, которого у меня слишком много, они вечно спорят и ссорятся, они вечно ворчат о том, как неохота им ее строить – и все ходят за мной, и все подбирают, и все строят…
Их ухищрения сначала забавляли меня. Каким-то образом они прознали, что мои волосы быстрее всего растут во время работы, и с тех пор изыскивают способы к тому, чтобы я работал все больше и больше. Бывало, их мышиная возня и пришептывания не оставляли меня несколько суток подряд, заставляя смешивать слова и краски. Но потом я начал уставать. Мне стало казаться, что они таскают у меня не только хлам, но и полезные мелочи, которые я по рассеянности забываю. С катастрофической скоростью начали протрачиваться кофе, сигареты и время. Только, вроде бы, запасся впрок – и опять пустые банки. Я бы не грешил на них, но в последние годы их Башня растет быстрее, я ведь постоянно вижу ее в осенних снах.
Меня не слишком заботит судьба их темного строения. Но они докучают мне, я стал раздражителен и пуглив, тычу палкой в талые сугробы и кучи прошлогодних листьев, оборачиваюсь в сумерках.
Неделю назад я недосчитался у себя ребра. И ранка была крохотная, и новое растет довольно быстро. Но, по-моему, они обнаглели.
Или их время тоже начнает сужаться к вершине, ужиматься в плотный сверток, и они торопятся, боятся утратить язык и навык строительства?
Но кто им сказал, что это способ дотянуться до Бога – выстроив Башню из волос и ногтей всех Его переменчивых тел?

Алексей Шеремет
Про шахтёра
…и вот некий шахтёр живёт в своей угольной шахте… и от жизни такой, натурально, пребывает он не во вполне здравом уме и в весьма нетвёрдой памяти…
А про ту штуку, что у него на голове надёвана, он и знать забыл. Ну то есть да, временами искорки по стенам мерцают, но откуда этот свет – он не задумывается, и принимает их за природный феномен.
Однако в один из дней жажда новых ощущений приводит шахтера в отдалённый грот, где стены не столь черны… ну, не знаю, скажем, в какой-нибудь там меловой грот, для определённости. И видит наш шахтёр на одной из дальних стен круг белого света, подобный проходу в счастливую шахту, о которой он слышал от стариков. Он бросает свой молоток и бредёт туда, не веря своему счастью. Круг становится всё меньше и ярче, и глазам уже больно смотреть. Наконец он добирается до стены, садится подле неё, слёзы бегут по его покрытому угольной пылью лицу (должно быть, от нестерпимо яркого света), и шахтёр бормочет что-то своё, шахтёрское, и трясёт головой, и ответная пляска теней представляется ему обещанием, и кажется ему, что часть этого прежде невиданного им света перешла на него, и оттого он счастлив, и боится отвести взгляд, чтобы не исчезло это чудо…
Ну а про тот фонарь, что примотан к его каске с самого рождения, он, само собой, и не вспоминает.
Поиски Мастера – план-конспект
Некий Ищущий озабочен поисками Живого Мастера.
После десяти лет посещений разнообразных эзотерических семинаров и мест силы он начинает подозревать, что делает что-то неверно. Вероятно, рассуждает он, истинные Мастера – люди непубличные, обитающие в социуме под маской простого человека. Может быть, какой-нибудь торговец пряностями на центральном рынке или водитель маршрутки, с которым он видится каждую неделю – на самом деле Просветлённый, который не считает, что просветление накладывает обязанность носить белую чалму или, того хуже, ходить по снегу в одних трусах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17