таким образом (уже шел июль), оставалась лишь грязная, щегольская клетчатая кепка, говорящая (не сердце, говорящее о любви и утрате) среди пустых теннессийских холмов о чужой многолюдной стране.
- Потом он ушел. Наступил август; почтовый курьер привез через Ущелье чаттанугские и ноксквиллские газеты, и священник в первое же воскресенье прочел молитву о всех людях за океаном, снова втянутых в войну, убийства и внезапную гибель; а вечером в следующее воскресенье, как мне сказали, он прошел последнюю ступень посвящения в масоны, и теперь они хотели поговорить с ним, так как чаттанугские и ноксквиллские газеты теперь ежедневно доставлялись через Ущелье и он тоже читал их; о том сражении...
- Под Монсом, - сказал связной.
- Под Монсом, - сказал старый негр. - ...Спросили его: "Там были и твои соотечественники, верно?", - и услышали такое, на что ответить можно было разве только ударом. А когда наступило следующее воскресенье, его уже не было. Только на этот раз они по крайней мере знали, куда он подался; и когда мы, наконец, пришли туда...
- Что? - сказал связной. - Из Миссури в Теннесси вы добирались с июня до августа?
- Не до августа, - сказал старый негр. - До октября. Мы шли пешком. Приходилось то и дело останавливаться, искать работу, чтобы как-то прокормиться. На это уходило время, потому что этот парень был еще мальчишкой, а я не знал ничего, кроме лошадей и молитв, и когда я занимался тем или другим, кто-нибудь мог спросить меня, кто я такой.
- Значит, вы должны были сперва доставить ему деньги, а потом получить из них на дорожные расходы?
- Денег не было, - сказал старый негр. - Не было совсем, не считая самых необходимых. Никто, кроме, новоорлеанского адвоката, в них не верил. Нам некогда было выигрывать кучу денег. У нас был конь. Нам нужно было спасать этого коня, который не знал ничего и не хотел ничего, кроме как скакать впереди остальных, иначе его отправили бы в Кентукки и сделали бы до конца дней обыкновенным производителем. Мы должны были спасать его, пока он не умрет, по-прежнему не зная и не желая ничего, кроме того, чтобы скакать впереди всех. А у того была сперва другая мысль, другая цель. Но вскоре он оставил ее. Мы шли в Техас. Как-то днем мы спрятались в лесу возле ручья, я поговорил с ним, а вечером окрестил его в ручье в свою веру. И с тех пор он знал, что держать пари - грех. Иногда нам приходилось делать небольшие ставки, выигрывать немного денег, чтобы жить, покупать корм для коня и еду для себя. Но и только. Богу это известно. С Ним все улажено.
- Вы носите сан священника? - спросил связной.
- Я свидетельствую, - ответил старый негр.
- Но вы не рукоположенный священник. Как же вы могли обратить его в свою веру?
- Помалкивай, дедушка, - вмешался парень.
- Постойте, - сказал связной: - Я знаю. Он и вас сделал масоном.
- Допустим, - ответил старый негр. - Вы с этим парнем думаете одинаково. Думаете, что, может, у меня не было права сделать его христианином, но знаете, что он никак не мог сделать меня масоном. Но что, по-вашему, легче взять на себя: сказать человеку, чтобы он поступал, как следует по мнению главы масонов - это такой же человек, стремящийся понять, что справедливо, или сказать, что глава Небес знает, как нужно поступать, это Бог, знающий, что справедливо, как облегчить страдания человека и спасти его?
- Ладно, - сказал связной. - Был октябрь...
- Но теперь они знали, где он. "Франция?" - спрашиваю я, а этот парень дергает меня за рукав: "Пошли, дедушка, пошли, дедушка".
- Где это? - спрашиваю. - Тоже в Теннесси?
- Идем, дедушка, - говорит парень. - Я знаю, где.
- Да, - сказал связной парню. - Сейчас мы побеседуем. - И снова обратился к старому негру:
- И вы приехали во Францию. Я даже не спрашиваю, как вам это удалось без денег. Благодаря Богу. Не так ли?
- Благодаря Обществу, - сказал парень. Только он произнес "Societe".
- Так, - сказал связной парню. И спросил по-французски, на самом блестящем французском: беглом, быстром, лихорадочном арго, пришедшем в международные салоны через ночные клубы из парижских трущоб: - Интересно, кто объяснялся за него. Наверное, ты?
- Кто-то должен был, - ответил парень на лучшем французском, на языке Сорбонны, института. Старый негр слушал спокойно и безмятежно, потом сказал:
- Его мать из Нового Орлеана. Она умела говорить по-тарабарски. Вот откуда у него этот язык.
- Но не акцент, - сказал связной. - Откуда он у тебя?
- Не знаю, - сказал парень. - Просто я так говорю.
- А мог бы ты "просто говорить" на греческом, латыни или испанском?
- Не пробовал, - сказал парень. - Думаю, смог бы, если они не труднее французского.
- Хорошо, - сказал связной, обращаясь теперь к старому негру. - У вас уже было Общество, когда вы покидали Америку? - И выслушал рассказ, тоже сбивчивый и невыразительный, словно во сне. Они были в Нью-Йорке, хотя год назад и не представляли, что земля простирается дальше, чем от Лексингтона, штат Кентукки, до Луисвилла, пока не прошли по ней, не прошагали ногами по твердой, стойкой земле с названиями Луизиана, Миссури, Техас, Огайо, Теннесси, - до тех пор эти слова означали неизвестно что, как Авалон, или Асталот, или Ильтима Фула. И вдруг в рассказе появилась женщина, "дама", немолодая, вся в мехах...
- Знаю, - сказал связной. - Прошлой весной, когда вы приезжали в Амьен, она была с вами в автомобиле. Сын ее служит во французской эскадрилье, которую она снабжает деньгами.
- Служил, - сказал парень. - Ее сын погиб. Он был добровольцем, одним из первых летчиков, погибших на французской службе. И снабжать деньгами эскадрилью она стала после его смерти.
- Потому что была заблудшей, - сказал старый негр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142