- Разве это тема для разговора? В воскресенье вечером у меня заболел живот и болит до сих пор, но я не жалуюсь. Я не собираюсь набивать себе брюхо, а некоторые простаки этим пользуются.
- Ты не намерен это сделать темой разговора? - спросил четвертый.
- Постучи в дверь, - сказал капрал бретонцу. - Передай сержанту, что у нас больной.
- Кто делает это теперь темой разговора? - обратился Полчек к капралу, прежде чем бретонец успел шевельнуться. И поднял свой наполненный стакан.
- Давай выпьем, - сказал он капралу. - До дна. Если, как говорит Жан, моему животу вино придется не по вкусу, то завтра утром старшина опорожнит его своим пистолетом.
И обратился ко всем:
- Давайте выпьем. За мир. Разве мы не добились в конце концов того, чего добивались четыре года? Пьем, - резко сказал он, повысив голос, в его лице, взгляде, голосе на миг появилась какая-то горячность. И тоже самое чувство, сдержанная горячность, появилось во всех лицах; все подняли свои стаканы, кроме одного - четвертого человека с лицом горца, пониже всех ростом, в его лице появилось какое-то страдание, почти отчаяние, он резко приподнял свой стакан, но не донес до рта, не выпил вместе со всеми; когда те опорожнили свои причудливые, несуразные бокалы, со стуком поставили их и снова потянулись к бутылкам, в коридоре послышались шаги, лязгнула дверь, и вошел сержант со своим солдатом; в руке у сержанта была развернутая бумага.
- Полчек, - сказал он.
На секунду Полчек замер. Потом тот, что не стал пить, конвульсивно дернулся, и, хотя, он тут же застыл, когда Полчек поднялся, они оба какой-то миг были в движении, и сержант, собиравшийся что-то сказать Полчеку, промолчал и посмотрел сперва на одного, потом на другого.
- Ну? - сказал он. - Который? Вы что, не знаете своих фамилий?
Никто не ответил. Все, кроме Полчека, глядели на того, кто не пил.
- Ты знаешь своих людей? - спросил сержант у капрала.
- Полчек - вот он, - сказал капрал, указав на него.
- Так что же он?.. - сказал сержант и обратился к другому: - Как твоя фамилия?
- Я... - произнес тот и снова, в страдании и отчаянии, торопливо огляделся, не глядя ни на кого и ни на что.
- Его фамилия... - сказал капрал. - У меня его документы...
Он полез в карман мундира и достал грязную, обтрепанную бумагу, очевидно, назначение в полк.
- Пьер Бук.
И назвал какой-то номер.
- В этом списке никакого Бука нет, - сказал сержант. - Как он попал сюда?
- Понятия не имею, - сказал капрал. - Как-то затесался к нам в понедельник утром. Никто из нас не знает никакого Пьера Бука.
- Чего же он молчал раньше? - спросил сержант.
- Кто бы стал его слушать? - ответил капрал.
- Это правда? - спросил у того сержант. - Ты не из их отделения?
- Ответь, - сказал капрал.
- Нет, - прошептал тот. Потом громко сказал: - Нет!
Он нетвердо поднялся.
- Я не знаю их! - сказал он, пошатываясь, и чуть не упал навзничь через скамью, словно от удара, но сержант поддержал его.
- Майор разберется, - сказал сержант. - Дай сюда бумагу.
Капрал отдал.
- Выходите, - сказал сержант. - Оба.
И тут сидевшие в камере увидели за дверью еще одну колонну вооруженных солдат, очевидно новых, ждущих. Оба арестанта направились к двери и вышли, за ними сержант, потом солдат; лязгнула железная дверь, звук этот показался сидящим в камере многозначительным, зловещим; за дверью Полчек сказал, не понижая голоса:
- Мне обещан коньяк. Где он?
- Заткнись, - сказал сержант. - Получишь, что положено, не бойся.
- Так-то будет лучше, - сказал Полчек. - Если не получу, то смотрите.
- Я ему уже сказал, - послышался голос сержанта. - Если он не заткнется, уйми его.
- С удовольствием, сержант, - ответил другой голос. - Это я умею.
- Веди их, - сказал сержант.
Однако не успел еще затихнуть лязг двери, капрал сказал, не громко, лишь торопливо, по-прежнему мягко, не властно, лишь твердо:
- Ешьте.
Тот же человек снова попытался что-то сказать, но капрал опередил его.
- Ешьте. В следующий приход он заберет отсюда все.
Но они пропустили это мимо ушей. Дверь почти немедленно распахнулась снова, однако на этот раз вошел один только сержант, одиннадцать оставшихся повернулись к нему, а он обратился к капралу, сидящему во главе уставленного стола.
- Ты.
- Я? - отозвался капрал.
- Да, - сказал сержант.
Но капрал не шевельнулся. Снова спросил:
- Ты имеешь в виду меня?
- Да, - ответил сержант. - Пошли.
Капрал поднялся. Он бросил быстрый взгляд на десять лиц, обращенных теперь к нему, - грязных, небритых, напряженных, изнуренных долгим недосыпанием, встревоженных, но совершенно единых даже, собственно говоря, не в надежде, не в ожидании: может быть, лишь в неразрывности, неразделимости.
- Ты будешь старшим, Поль, - сказал он бретонцу.
- Хорошо, - ответил бретонец. - Пока ты не вернешься. Однако на сей раз коридор был пуст; сержант сам затворил дверь, повернул тяжелый ключ и сунул его в карман. Не было видно никого там, где он - капрал - рассчитывал увидеть вооруженных людей, дожидающихся, пока люди из белой сверкающей комнаты не пошлют за ними в последний раз. Потом сержант отошел от двери, и тут он - капрал - понял, что они даже немного спешат: отнюдь не крадучись, даже не осторожно, лишь торопливо, быстро шагают по коридору, пройденному им уже трижды - один раз накануне утром, когда их ссадили с грузовика и отвели в камеру, и дважды прошлой ночью, когда их возили в отель и обратно; их его и сержанта - тяжелые сапоги не лязгали, потому что (такой современной была фабрика - когда она была фабрикой) под ногами был не камень, а кирпич; они издавали глухой, тяжелый звук, казавшийся лишь громче оттого, что их было четыре, а не двадцать шесть плюс сапоги охранников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142