) Кажется, уже все, не так ли? Можно отправляться домой. (Собирается выйти из-за стола.) Темпл. Подожди.
Гоуэн останавливается, они глядят друг на друга.
Темпл. Куда ты?
Гоуэн. Разве я не сказал? Домой. Забрать Бюки и отвезти в кроватку. (Они глядят друг на друга.) Ты даже не спросила, где он. (Отвечает сам.) Там, где мы всегда оставляем детей, когда…
Стивенс. Теперь я велю тебе замолчать.
Гоуэн. Дай только договорить. Я хотел сказать «у наших ближайших родственников». (К Темпл.) Я отвез его к Мэгги.
Стивенс (поднимаясь). Я думаю, нам пора. Идем.
Гоуэн. Я тоже так думаю. (Выходит из-за стола и вновь останавливается. Обращается к Темпл.) Выбирай. Поедешь со мной или с Гэвином?
Стивенс (Гоуэну). Поезжай. Заберешь Бюки.
Гоуэн. Ладно. (Поворачивается, направляется к двери, в которую входили Темпл и Стивенс, потом останавливается.) Видимо, мне положено снова воспользоваться потайной дверью. (Поворачивается, снова огибает стол, идет к задней двери, замечает на столе перчатки и сумочку Темпл, берет их и протягивает ей, почти грубо.) Возьми; это называется уликами; не забывай их.
Темпл берет сумочку и перчатки. Гоуэн идет к задней двери.
Темпл (вслед ему). Ты надел пальто и шляпу?
Гоуэн, не отвечая, выходит.
Темпл. О Господи. Опять.
Стивенс (касаясь ее руки). Пошли.
Темпл (не двигаясь с места). Завтра, завтра, завтра…
Стивенс (развивая ее мысль)…. он снова разобьет машину о роковое дерево в роковом месте, и тебе придется простить его снова, еще на восемь лет, а потом он снова разобьет машину в роковом месте о роковое дерево…
Темпл. Я тоже вела ее. Какое-то время ее вела и я.
Стивенс (мягко). Тогда пусть это тебя утешит. (Снова берет ее за руку и поворачивается к двери.) Пошли. Уже поздно.
Темпл (упирается). Постойте. Он сказал «нет».
Стивенс. Да.
Темпл. И объяснил, почему?
Стивенс. Да. Он не может.
Темпл. Не может? Губернатор штата, имеющий власть помиловать или по крайней мере смягчить наказание, не может?
Стивенс. Это всего лишь закон. Будь дело только в законе, я мог бы в любое время сослаться на ее невменяемость и не вез бы тебя сюда в два часа ночи…
Темпл. И другого родителя – не забывайте об этом. Я еще не понимаю, как вы все это проделали… Да, Гоуэн был тут первым; он сделал вид, что спит, когда я внесла Бюки и уложила в постель; да-да, вот почему у вас испортился вентиль, и мы остановились у заправочной станции сменить колесо; дали ему опередить нас…
Стивенс. Перестань. Он даже не говорил о справедливости. Он говорил о ребенке, о мальчике…
Темпл. Скажите прямо: том самом мальчике, ради сохранения дома которого убийца, черномазая наркоманка и шлюха, не колеблясь, принесла в жертву -должно быть, это тоже не то слово, так ведь? – последнее, что имела: свою позорную и никчемную жизнь. О да, я знаю и этот ответ, он был сказан в эту ночь: чтобы маленький ребенок не страдал для того, чтобы прийти к Богу. Значит, добро может исходить из зла.
Стивенс. Не только может, но и должно.
Темпл. Тогда туше. Ведь что за дом может быть у мальчика, где отец всегда может сказать ему, что он не отец?
Стивенс. Разве ты не отвечаешь на этот вопрос ежедневно вот уже шесть лет? Разве Нэнси не ответила тебе, сказав, что ты сражалась не за себя, а за мальчика? Не для того, чтобы показать отцу, что он неправ, даже не чтобы доказать мальчику, что отец неправ, но чтобы дать мальчику убедиться, что ему не может повредить ничто, даже это, хотя оно и может войти в дом?
Темпл. Но я прекратила сражаться. Нэнси сказала вам и об этом.
Стивенс. Теперь она так не думает. Разве она не это докажет в пятницу утром?
Темпл. Пятница. Черный день. В этот день нельзя отправляться в путь. Только Нэнси отправляется в путь не послезавтра на рассвете или восходе или когда считается пристойным вешать людей. Ее путь начался восемь лет назад, в тот день, когда я садилась в поезд… (Умолкает, делает паузу, потом говорит спокойно.) О Господи, тогда тоже была пятница; тот бейсбольный матч происходил тоже в пятницу… (Торопливо.) Понимаете? Нет? Мы говорили не о том. Конечно, он бы не стал ее спасать. Если бы спас, все было бы кончено: Гоуэн мог бы прогнать меня и еще может, или я могла бы прогнать Гоуэна, могла бы это сделать, но теперь поздно, поздно навсегда, или судья мог бы прогнать нас обоих и отдать Бюки в приют, и все было бы кончено. Но теперь это будет продолжаться завтра, завтра, завтра, вечно, вечно, вечно…
Стивенс (мягко пытаясь увести ее). Пошли.
Темпл (упираясь). Скажите, что именно он сказал. Не сегодня – это не могло быть сегодня, – или он сказал это по телефону, и нам незачем даже было…
Стивенс. Сказал неделю назад.
Темпл. Да, когда вы отправили телеграмму. Что он сказал?
Стивенс (цитирует). «Кто я такой, чтобы иметь бесстыдную смелость и твердость противопоставить свою ничтожную власть этому простому неуклонному стремлению? Кто я такой, чтобы свести на нет и отменить то, что она заслужила своей несчастной, безумной, загубленной и никчемной жизнью?»
Темпл (неистово). И доброй – доброй и нежной. Значит, я приехала сюда в два часа ночи даже не в надежде спасти ее. Даже не для того, чтобы услышать, что он уже решил не спасать ее. Даже не для того, чтобы исповедаться перед мужем, а рассказать двум чужим людям о том, что я пыталась искупить в течение восьми лет, стараясь, чтобы муж не узнал об этом. Понимаете? Это просто страдание. Не ради чего-то – ради страдания.
Стивенс. Ты приехала сюда утвердить то, ради чего умрет Нэнси: что дети, пока они дети, должны не знать горя, боли, отчаяния, страха.
Темпл. Что ж. Я это сделала. Можно ехать?
Стивенс. Да.
Темпл поворачивается, идет к лестнице, Стивенс за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53