Некоторые, выйдя утром из дому, даже не слышали о конских торгах. Они просто случайно заехали на Французову Балку, узнали об этом и остались.
– Сходите в лавку и купите, – сказал Фримен.
– Лавка уже закрыта, – сказал Квик.
– Нет, не закрыта, – сказал Фримен. – Иначе Лэмп Сноупс был бы здесь.
Пока те, кто привез с собой веревки, доставали их из фургонов, остальные пошли к лавке. Приказчик как раз запирал ее.
– Значит, вы еще не начали их ловить? – сказал он. – Вот здорово. А то я боялся, что не поспею вовремя.
Он снова отпер дверь, из которой пахнуло застарелыми, острыми запахами сыра, кожи и патоки, отмерил куски веревки, и они всей гурьбой, окружив приказчика, пошли назад, говоря без умолку, хотя он их и не слушал. Груша у гостиницы миссис Литтлджон была словно отлита из лунного серебра, пересмешник, тот же самый или другой, уже пел на ней, а к загородке были привязаны лошади с бричкой Рэтлифа.
– То-то мне весь день чего-то не хватало, – сказал один. – А это Рэтлифа не было, не слыхать было его советов.
Когда они проходили мимо загородки, миссис Литтлджон на заднем дворе снимала белье с веревки; запах ветчины еще стоял в воздухе. Остальные ждали у ворот, за которыми лошади снова сбились в кучу, похожие на призрачных рыб, плавающих в ярком неверном свете луны.
– Пожалуй, верней всего ловить их по одной, – сказал Фримен.
– По одной, – сказал и Генри. Он, видимо, не сходил с места с тех самых пор, как техасец вывел своих мулов из загона, только положил руки на створку ворот, одной рукой все еще сжимая моток веревки. – По одной, – сказал он. И стал ругаться хрипло, монотонно, устало. – После того как я простоял здесь целый день, дожидаясь, покуда этот… – Он скверно выругался. Потом начал трясти ворота с усталой яростью, пока кто-то не отодвинул засов, и тогда ворота распахнулись, и Генри вошел в загон, а за ним все остальные. Мальчик не отставал от отца, но Эк заметил его и обернулся.
– Ну-ка, – сказал он. – Дай сюда веревку. А сам ступай за ворота.
– Ну-у, па! – сказал мальчик.
– Нет, брат. Они тебя затопчут. И так уж чуть не затоптали нынче утром. Стой у ворот.
– Но ведь нам надо двух поймать.
Эк постоял немного, глядя на мальчика.
– Верно, – сказал он. – Нам надо двух. Ладно, идем, только не отставай от меня. И когда я крикну «беги», ты беги. Слышишь?
– Встаньте цепью, ребята, – сказал Фримен. – Не давайте им прорваться.
Они двинулись через загон широкой подковой, каждый с веревкой в руке. Лошади были теперь в дальнем конце загона. Одна тревожно всхрапнула; весь табун заволновался, но остался на месте. Фримен оглянулся и увидел мальчика.
– Уберите отсюда мальчишку, – сказал он.
– И впрямь, иди-ка ты отсюда, – сказал Эк сыну. – Полезай вон в тот фургон. Оттуда тебе все будет видно.
Мальчик повернулся и побежал к навесу, под которым стоял фургон. Цепочка людей медленно продвигалась по загону, и Генри шел впереди всех.
– А теперь не зевай, – сказал Фримен. – По-моему, лучше нам сперва загнать их в конюшню…
Лошади вдруг сорвались с места. Они пустились бежать в обе стороны вдоль загородки. Люди по концам подковы тоже побежали, крича и размахивая руками.
– Заходи наперерез, – сказал Фримен срывающимся голосом. – Гони их назад.
Они заставили лошадей повернуть назад и снова погнали их впереди себя; лошади сгрудились и метались отчаянно, создавая призрачную и суетливую неразбериху.
– Держите их, – сказал Фримен. – Не давайте им удрать.
Люди снова двинулись вперед. Эк обернулся; он сам не знал, что его заставило это сделать – какой-то звук или что-нибудь еще. Мальчик опять шел за ним по пятам.
– Тебе что сказано? Ступай в фургон и сиди там, – сказал Эк.
– Гляди, па? – сказал мальчик. – Вон она, наша! Вона! – Это была лошадь, которую техасец подарил Эку. – Поймай ее, па!
– Не путайся под ногами, – сказал Эк. – Ступай в фургон.
Цепь не останавливалась. Лошади кружились на месте и все теснее жались в кучу, шаг за шагом оттесняемые к открытым воротам конюшни. Генри по-прежнему шел впереди, чуть пригнувшись, и его тощая фигура даже в неверном свете луны излучала все ту же обессилевшую ярость. Пятнистая куча лошадей откатывалась перед наступавшими людьми, как снежный ком, толкаемый невидимой рукой, все ближе и ближе к черному зеву конюшни. Как потом стало ясно, лошади, не сводившие глаз с людей, только тогда поняли, что их гонят к конюшне, когда, пятясь, вступили в ее тень. Вопль неописуемой ярости вырвался из их гущи, и они ринулись вперед, отчаянные и сеющие отчаяние; один лишь миг, застыв в безмолвном ужасе, люди смотрели на них, а потом повернулись и побежали, а цветная волна длинных свирепых морд и пятнистых грудей настигла и разметала их, совершенно поглотив Генри и мальчика, которые застыли на месте, только Генри поднял обе руки, все еще сжимая веревку, а потом схлынула, и лошади пронеслись через загон прямо к воротам, которые тот, кто вошел последним, забыл запереть и оставил приотворенными, вломились в них, сорвав створы с петель, и понеслись среди запрудивших улицу фургонов и запряженных лошадей, которые тоже заволновались, вставая на дыбы и грызя постромки и дышла. Эта бешеная лавина промчалась по улице, забурлила, обтекая тот фургон, где сидела женщина, и понеслась дальше, на дорогу, где, разделившись надвое, стремительно ринулась в разные стороны.
Все, кроме Генри, вскочили на ноги и побежали к воротам. Мальчик снова остался невредим, его даже не сбили с ног; отец схватил его, приподнял над землей и стал трясти, как тряпичную куклу.
– Сказано тебе было, сиди в фургоне! – кричал Эк. – Сказано тебе!
– Гляди, па!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138