"Ты вырастешь у меня победителем, сын, - говорил он бывало. - Верь в
свои силы - и ты сможешь все. Вера и старание - вот две вещи, которые
могут сделать человека всем".
Потом в мастерскую приходила мать. Она не разбиралась в технике, но
зато Брюс хорошо помнил ее добрый и довольный взгляд - она умела
радоваться их радостью и гордиться их гордостью.
Когда они были втроем, прислугу обычно отсылали из дома, и лишь один
Альфред возился иногда где-то невдалеке и изредка включался в общую
работу. Им не нужны были посторонние: общие занятия, казалось бы
пустячные, были изо дня в день повторяющимся доказательством их единства и
особой молчаливой любви.
Брюс помнил и другое, когда однажды поймал свою мать на том, что она
смахивала слезинку, сидя вот так, в уголке.
- Отчего ты плачешь? - спросил он тогда.
- От счастья... Как это все прекрасно, - ответила она...
Иногда (это бывало намного реже) они втроем шли в театр или в кино, и
совсем уже редко - в ресторан.
И все же теперь Вейна поражало еще и другое: как мало он,
оказывается, их знал... Несмотря на всю родственную близость, он просто
даже не догадывался о работе отца, о его врагах и друзьях вне дома. Да,
порой он улавливал, что отца что-то беспокоит, особенно в их последние
дни. Но так и не спросил, считая, что тот поделится сам, если сочтет
нужным.
Может уже тогда собирались тучи над их немногословным счастьем...
Даже теперь он так и не узнал, что погубило весь его прежний мир. Да и
слишком больно было ворошить прошлое.
В этот день они ходили в театр. Брюс долго потом старался вспомнить,
что за пьесу они тогда смотрели - и не мог. Он помнил другое: как
собирался туда идти, как мама долго искала свои жемчужные бусы - почему-то
она предпочитала их вещам более дорогим и, по мнению многих, более
изысканным. "То все камни, а жемчуг - живой", - объясняла она свою
причуду.
Мать была красавицей. Фотографии подтверждали, что это не было
детской выдумкой, наделяющей лучшими качествами людей любимых и близких.
Высокий лоб, длинные волосы, которые она неизменно собирала в пучок, хотя
и отцу и Брюсу они нравились распущенными... Теперь ее лицо виделось
словно через слой тумана: черты расплывались, оставляя только доброту,
лучащуюся из каждой черточки, прическу и жемчужные бусы на гордой
аристократической шее.
Такой она была и в тот вечер.
Было прохладно: по дороге домой Брюс начал было замерзать, но все
равно по папиной просьбе они пошли пешком. В вечерних совместных прогулках
тоже была своя особая и неповторимая прелесть.
И мысли шли в голову особые... очень взрослые для мальчика.
А вот дождя или настоящего тумана в тот вечер не было - только призма
памяти заставляла предметы терять четкость.
Когда рядом - точнее, сразу за углом - затормозил автомобиль, Брюс не
придал этому никакого значения. Мало ли кому захотелось прогуляться в
вечернее время. Тогда это еще можно было делать без опаски...
Теперь он вспоминал и новые подробности. Например, что в тот вечер у
него в руках был кулек с конфетами. С какими? Разве это теперь важно?..
Первое, что его испугало тогда, были тени. Они возникли на стене и
замерли, пугая какой-то своей неправильностью - тогда он не мог еще этого
объяснить. Просто при виде их внутри что-то замерло, и Брюс сильнее сжал
руку отца.
Интересно, а что бы было, скажи он тогда о своем страхе?
Скорее всего ничего бы не изменилось - отец всегда негативно
относился в беспочвенным страхам, а объяснить, что же именно пугало, Брюс
наверняка не смог бы. Но то, что страх пришел за несколько секунд до
трагедии, он помнил точно. Первый серьезный страх - чувство для него
довольно новое, трудно было его забыть.
Убийцы появились из-за угла: отец не сразу понял, кто перед ним, и
сам сделал несколько шагов им навстречу.
Навстречу своей смерти...
Брюс не помнил теперь, было ли сказано между ними хоть несколько
слов. Скорее всего нет, так как он бы их запомнил, но что-то, заставлявшее
сомневаться, все же было.
Скорее всего, короткий диалог все-таки состоялся. Но это был скорее
обмен взглядами и жестами.
Дальше все и вовсе смешалось. Как во сне, Брюс видел лишь, как чья-то
грубая рука рванула с шеи матери жемчужное ожерелье, и бусинки начали
падать на одежду, на бетон, падать, падать, падать...
Потом этот падающий жемчуг приходил в кошмарных снах. Не крики, не
выстрелы, последовавшие за этим, а именно жемчуг, медленно падающий на
землю и продолжавший скакать.
Потом появилось оружие, зазвучали выстрелы.
И снова воспоминания путались: то ему казалось, что все это произошло
в полном молчании, то - что кричало вообще все: вечернее хмурое небо,
неподвижные громады стен... Кричал и он сам, но вслух или про себя,
сказать не мог.
И вот - все кончено. И отец, и мать лежат на земле, их больше не
существует, а сам он, Брюс, стоит перед двумя убийцами и смотрит на них
круглыми, ничего не понимающими глазами.
Он испытывал в этот момент странное чувство, которое нельзя было
назвать настоящим страхом, скорее - жар, сжигающий все внутри. Он был
уверен, что его сейчас убьют, и ждал этого, чувствуя, как жар прожигает
его насквозь и воспламеняет соприкасающуюся с одеждой кожу.
И тогда убийца усмехнулся.
- Ты когда-нибудь танцевал с дьяволом под бледной луной? - спросил
он, наводя оружие на Брюса.
Спасения не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65