Я видел сотни
лиц, но ни одной улыбки.
Я задремал; потом мы оказались на черном, блестящем шоссе где-то на
Лонг-Айленде. Я задремал снова и проснулся в темноте, когда мы, съехав с
шоссе, бултыхались по грязному проселку, и я заметил в стороне ферму с
темными окнами. Потом автобус замедлил ход, колыхнулся и встал. Заскрипели
ручные тормоза, мотор затих. Мы стояли около чего-то, похожего на сарай.
Это и был сарай. Шофер подошел к нему, отодвинул в сторону большую
деревянную дверь, завизжавшую роликами по старому, ржавому рельсу вверх, и
стоял, придерживая ее, пока мы по одному входили. Потом он отпустил ее,
вошел вслед за нами, и большая дверь задвинулась от собственной тяжести.
Сарай был старый, сырой, с покосившимися стенами и запахом скота; внутри,
на земляном полу, не было ничего, кроме некрашеной сосновой скамьи, и
шофер указал на нее лучом своею фонарика. "Садитесь, пожалуйста, -
спокойно сказал он, - приготовьте билеты". Потом он прошел вдоль ряда,
пробивая каждый билет, и в движущемся луче его фонарика я на мгновение
заметил на полу кучки бесчисленных картонных кружочков, таких же, какие
были выбиты из наших билетов, - словно наносы желтого конфетти. Потом он
снова подошел к двери, приоткрыл ее так, чтобы только можно было пройти, и
на мгновенье мы увидели его силуэт на фоне ночного неба. "Счастливого
пути, - сказал он просто. - Сидите и ждите". Он отпустил дверь; она
задвинулась, обрезав колеблющийся луч от фонаря, и через секунду мы
услышали, как заработал мотор и как автобус тяжело, на малой скорости
отъехал.
В темном сарае стало теперь тихо, если не считать нашего дыхания.
Время шло, тикая, а мне скоро захотелось непременно заговорить с соседом,
кто бы он ни был. Но я не знал, что сказать, и начал чувствовать себя
неловко, немного глупо, и ясно сознавать, что я попросту сижу в старом,
заброшенном сарае. Секунды шли; я беспокойно задвигал ногами, ощутив
вдруг, что мне холодно и сыро. И вдруг я понял - и лицо у меня залилось
краской яростного гнева и сильнейшего стыда. Нас обманули! Выманили у нас
деньги, воспользовавшись нашим отчаянием, стремлением поверить в
невероятную, бессмысленную выдумку, а потом оставили нас тут сидеть,
сколько нам заблагорассудится, пока, наконец, мы не опомнимся, как делало
до нас несчетное множество других, и добираться домой кто как может. Вдруг
стало невозможно понять или даже припомнить, как я мог оказаться таким
легковерным; и я вскочил, кинулся сквозь темноту, спотыкаясь на неровном
полу, собираясь добраться до телефона и полиции. Большая дверь сарая была
тяжелее, чем я думал, но я отодвинул ее, выскочил за порог и обернулся,
чтобы крикнуть остальным следовать за мной.
Вам, может быть, случалось заметить, как много можно разглядеть за
краткое мгновенье вспышки молнии: иногда целый пейзаж, каждая подробность
которого врезается вам в память, и вы можете мысленно видеть и
рассматривать его много времени спустя. Когда я обернулся к открытой
двери, внутренность сарая осветилась. Сквозь каждую широкую трещину в
стенах и потолке, сквозь большие пыльные окна в стене лился свет с
ярко-синего, солнечного неба, а воздух, который я вдохнул, чтобы крикнуть,
был самым ароматным, какой мне только приходилось вдыхать. Сквозь широкое
грязное окно этого сарая я смутно - на самый краткий миг - увидел
величавую глубину лесистой долины далеко внизу и вьющийся по ее дну
голубой от неба ручеек, и на его берегу, между двумя низкими крышами,
желтое пятно залитого солнцем пляжа. Вся эта картина навсегда врезалась
мне в память, но тотчас же тяжелая дверь задвинулась, хотя мои ногти
отчаянно впивались в шершавое дерево, силясь остановить ее, - и я остался
один в холодном, дождливом мраке.
Понадобилось четыре-пять секунд, не больше, чтобы ощупью снова
отодвинуть дверь. Но на эти четыре-пять секунд я опоздал. В сарае было
темно и пусто. Внутри не было ничего, кроме старой сосновой скамьи и
ставших видными при вспышке спички у меня в руке кучек чего-то, похожего
на мокрое желтое конфетти на полу. Уже в тот момент, когда мои руки
царапали дверь снаружи, я знал, что внутри никого нет; и я знал, где они
теперь, знал, что они, громко смеясь от внезапного, пылкого, чудесного,
удивительного и радостного восторга, спускаются в ту зеленую, лесистую
долину, к дому.
Я работаю в банке и не люблю свою работу; я езжу туда и обратно в
метро, читая газеты и напечатанные в них новости. Я живу в меблированной
комнате; и в старом шкафу, под пачкой моих носовых платков, хранится
маленький прямоугольник из желтого картона. На одной стороне у него
напечатаны слова: "Действителен по утверждении для одной поездки на
Верну", а на обороте - дата. Но дата эта давно минула. И недействителен
этот билет, пробитый узором мелких дырочек.
Я опять побывал в Туристском Бюро Акме. Высокий, седеющий человек
шагнул мне навстречу и положил передо мной две пятидолларовых бумажки,
доллар и 17 центов мелочью. "Вы забыли это на конторке, когда были здесь",
- сказал он серьезно. Глядя мне прямо в глаза, он добавил холодно: "Не
знаю, почему". Потом пришли какие-то посетители, он повернулся к ним, и
мне оставалось только уйти.

...Войдите туда, как будто это действительно обычное туристское бюро,
- каким оно и кажется, - вы можете найти его в каком угодно городе.
Задайте несколько обычных вопросов, говорите о задуманной вами поездке, об
отпуске, о чем угодно.
1 2 3 4 5 6 7