- коротко приказал он.
Лошадей согнали в воду, и, оступаясь, ломая тростник, они стали выбираться на берег. Раненые с перевязанными руками гнали усталых животных от реки, громко крича и подхлестывая бичами.
В это время самый храбрый из гуннов подошел настолько близко, что Исток смог прицелиться.
Просвистела стрела, всадник взмахнул руками и исчез в волнах.
В лучах восходящего солнца полыхнул багряный плащ. Стоящие на берегу гунны закричали, повернули коней и скрылись в высокой траве. Пловцы тоже повернули к своему берегу.
- Ха, ха, ха! - смеялся Радован, вылезая из-за кочки, куда он забрался в испуге. - Куда вы бежите, собачьи морды? Приходите, ведь пришло время сразиться!
На третий день после переправы через Дунай в крепости славинов собрались все старейшины, которые не ушли на братоубийственную войну, и одобрительными возгласами приветствовали планы Истока.
Радован тоже был в совете, но не в мужском, а в девичьем. Он рассказывал девушкам такие ужасы о Константинополе и о своих скитаниях, так убедительно врал о своих неслыханных подвигах, что они умирали от страха и восхищения. Он расписывал чудесную красоту невесты Истока Ирины и утверждал, что в тот день, когда храбрый Сварунич привезет в град эту богиню красоты, солнце померкнет от удивления, а все девушки от срама забьются в самые укромные уголки и семь ночей не переставая будут плакать от зависти.
8
В шатре, сверху покрытом косматыми шкурами, а внутри обтянутом азиатскими тканями, на тонкой циновке лежал Тунюш. У входа на коленях стоял Баламбак.
Когда вождь гуннов раскрыл глаза, старый советник поклонился ему до земли. Но Тунюш снова сомкнул веки, и Баламбек стал покорно ожидать, пока повелитель скажет, зачем он его призвал. Открыв и закрыв глаза раз девять подряд, Тунюш наконец поднял голову, посмотрел на склонившегося Баламбека и произнес:
- Ты убежден, что старик, который упал со страху с коня, когда увидел меня в дубовой роще, и есть тот самый певец-славин?
- Пусть я ослепну, пусть я никогда не увижу твоего царственного лика, если я ошибся.
- Значит, это Исток, сын Сваруна, и певец украли у нас лошадей, когда мы ночевали у Тонзуса?
- Да, Исток Сварунич и певец Радован.
- И это они помешали нам напасть на Эпафродита?
- Именно так, клянусь славой Аттилы.
Тунюш снова опустил веки и долго молчал.
- Вернулись лазутчики?
- Нет.
- Сегодня они должны быть!
- Будут. Лодки ждут их на берегу.
- Приведи их сразу ко мне, пусть расскажут, что слышно в граде Сваруна.
Баламбак склонил голову до самой земли в знак того, что все будет исполнено по слову повелителя. Однако он не спешил поднимать голову - так и стоял, склонившись до полу в униженной мольбе.
- Баламбек, ты хочешь что-то сказать? Говори!
- Твоя покорная раба, королева племени нашего, солнце красоты, цветущая Аланка тоскует по тебе. В слезах утопает ее сердце оттого, что печально лицо ее повелителя.
Тунюш опустил голову на мех белого горностая и маленькими глазками рассматривал золотой лист аканта на верху шатра.
- Пусть поплачет возле меня!
- Доброта твоя подобна морю!
И старый гунн отправился за младшей женой Тунюша, прекрасной Аланкой.
Вскоре шатер наполнился волшебным благоуханием, исходившим от одежды королевы гуннов. Тунюш даже не повернулся в ее сторону, небрежно протянул ей плоскую руку. Аланка прильнула к этой руке, осыпав ее поцелуями. Потом подсела к нему, положила мягкую маленькую ладонь на его горячий лоб и прошептала:
- Кто отравил жизнь моему орлу? Кто капнул в сладкий кубок каплю горечи?
Тунюш не поднял век. Сладострастная улыбка играла на его широких губах, он наслаждался страданиями Аланки. И она чувствовала, что он издевается над ней, хочет сбросить ее с трона на циновку грязной служанки, отдать из объятий короля в руки дикому воину. Кровь ее закипела, смуглые, мягкие, как бархат, щеки полыхали, грудь вздымалась от волнения. Безумная ревность овладела ею. Она прижалась пылающим лицом к его лицу, и сквозь слезы у нее вырвалось проклятие:
- Пусть ослепнут те глаза, что своими взглядами отравили сердце моего орла! Пусть они вытекут как гнойные нарывы, оводы пусть искусают лицо, из-за которого окаменело сердце моего господина!
Гунна одурманил ее аромат; согнув руку, он обнял ее. Приподнял веки, горящие глаза погрузились в глубокий, как ночь, взгляд Аланки.
Но лишь одно мгновение. В этом взгляде он не увидел ясного неба, как в глазах Любиницы. Дьяволы таились за длинными ресницами. Рука Тунюша больно сжала шею Аланки. Громкий крик раздался в шатре. Тунюш оттолкнул от себя женщину.
- Вон, вон! Пошла прочь, я ненавижу тебя! - ревел он.
За спиной Аланки сомкнулись полы шатра. Гунн перевернулся на живот и уткнулся лицом в мех. Длинные пальцы его вонзились в шкуру, выдирая из нее клочья. Его сжигало безумное желание, на лбу выступили капли пота, он почувствовал боль под ногтями, грудь его исторгала полустоны, полурыдания:
- Она, только она... Любиница... или... смерть...
- Лазутчики! - возвестил Баламбак.
Тунюш вскочил. Налитыми кровью глазами посмотрел на старика.
- Ну?
- Град пуст. Все ушли на войну. Девушки убирают лен.
Глаза Тунюша полезли на лоб, из ноздрей с шумом вырывалось дыхание, грудь судорожно вздымалась, наконец он с трудом смог выдавить:
- Седлать пятнадцать самых резвых коней! Переправить их через Дунай!
С выражением печали на лице поклонился Баламбак. За шатром зарыдала Аланка.
Тунюш протянул руку к мечу. Черные пальцы его схватились за рукоять, словно когти хищной птицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146