Не однажды, борясь со сном, он щипал себя за ногу, мысленно проклиная капризы Феодоры.
А она не спешила. Она предвкушала наслаждение. Дочь сторожа медведей, она радовалась всякой возможности отмщения. Сколько унижений познала она, валяясь по закоулкам цирка! Случалось, гладиатор, полюбивший другую, отшвыривал ее от себя, обливая презрением. С трудом дожидалась она тогда начала игр. Спрятавшись, смотрела на арену, а увидев кровь, брызнувшую из раны, красную лужу на песке, увидев, как замертво падал тот, кто пренебрег ею, трепетала в безмерном экстазе, прижав к груди маленькие руки. С какой радостью соскользнула бы она вниз, на арену, и вонзила бы свои ногти в побледневшее лицо умирающего. Венец не смирил ее дикий нрав, воспитанный в трущобах, среди солдат и конюхов, нрав этот проявлялся неизменно, как только она чувствовала себя оскорбленной и униженной. Тогда она алкала мести; жаждала насладиться муками и страданиями несчастных. А с тех пор как ее увенчала корона, никто не оскорбил ее столь жестоко, как этот дикарь, которого она полюбила, к которому она, императрица, ходила в дом, словно гулящая девка. Нет, лучше смерть, чем жизнь без отмщения.
Феодора накинула на голову капюшон и поднялась. Лицо ее пылало, как у человека, которому предстоит великое свершение.
Спиридион вскочил, едва открылась дверь, и тенью последовал за августой. На нем был такой же плащ, и он так же накрыл голову капюшоном.
Бесшумно двигались они среди бесконечных аркад, сворачивали вправо, влево, спустились по сырой грязной лестнице, которая книзу суживалась. То здесь, то там они наталкивались на бронзовые двери, которые собственноручно отпирал евнух. На ступеньках виднелись большие бурые пятна, напоминавшие кровь. Наконец лестница кончилась. Спиридион ударил кулаком еще в одну дверь. Хриплый голос стражника ответил ему.
- Открой!
- Нет, никому!
- Святая августа у порога!
Заскрипели створки, выпученными глазами тюремщик уставился на пришельцев. Спиридион указал ему на Феодору, которая сбросила капюшон - в свете факела засверкал обруч на ее голове. Тюремщик повалился на колени.
- Проведи к Ориону!
- Ориону, Истоку... - хрипел тюремщик.
Он снял с гвоздя тяжелые ключи и пошел впереди. Отпер первую, вторую дверь, остановился перед третьей, не осмеливаясь вложить ключ в скважину.
- Смрад там страшный, светлая августа!
- Открывай! - нетерпеливо крикнула она.
Засов скрипнул, дверь отворилась, изнутри потянуло затхлостью.
- Дай факел, и уходите оба.
Трясущейся рукой евнух передал ей факел и покорно вышел вместе с тюремщиком.
Глаза Феодоры сверкали, как два уголька. Твердо ступая, она спустилась по шести истлевшим деревянным ступенькам. Встала на земляном полу. Свод был такой низкий, что она коснулась его головой, - волосы сразу стали влажными.
Факел осветил смрадную яму. Взгляд женщины искал жертву.
В углу сидел Исток в короткой тунике, словно животное - на цепи, привязанной к шее и прикованной к кормушке. Руки его были зажаты за спиной толстыми скобами, соединенными цепью с тяжелым камнем. Из кормушки торчали тощие хвостики зелени и огрызки репы.
- Ну как поживаешь, магистр педитум? Поздравляю! - демонически засмеялась Феодора.
Цепь загремела и натянулась. Исток повернул голову, узнал Феодору и заскрипел зубами. Волосы его слиплись от крови - глубокую рану нанесли ему те, кто по приказу императрицы ночью арестовал и связал его.
- Помнишь, как ты оттолкнул августу, как пренебрег ее любовью и назвал ее прелюбодейкой?
Исток молчал.
- Или у тебя дух захватило, варвар? Теперь-то ты понял, что значит императрица и что значишь ты, презренный червь, варварская собака?
Мускулы напряглись на руках у Истока, тяжелая цепь звякнула, но он по-прежнему молчал.
- Напрасно стараешься, все равно не порвешь! Скованное мною держится веками! Что, скучаешь без монашка Ирины? Ха, ха, ха, странно, - варвар, язычник, и полюбил христианского монашка. Руки у тебя чешутся обнять ее, а августу задушить? Ну ничего, потерпи немного, Асбад ее утешит.
При этих словах воспламенилась душа Истока. Ирина в руках Асбада! Жутко загремели цепи, и Феодора вздрогнула от страха: как бы не лопнули! Но сила уступила железу. Тогда юноша повернул голову, с бесконечным презрением посмотрел на Феодору и плюнул ей в лицо.
- Блудница! Бесстыдница! Христос, твой бог, о котором рассказывала мне Ирина, низвергнет тебя в самое пекло, клятвопреступница! Последняя собака у варваров заслуживает большего уважения, чем ты, сидящая на троне!
Кровь закипела в сердце Феодоры. Позабыв о своем сане, о том, что она женщина, императрица бросилась к Истоку и, побледнев от гнева, ударила его кулаком по голове. Черная струйка брызнула из чуть затянувшейся раны. При виде крови на лице пленника и на своих руках Феодора вдруг почувствовала, что задыхается, и, не в силах вымолвить ни слова, бросилась вон из темницы. Швырнув в лицо евнуху факел, она бежала так, что он с трудом поспевал за ней. Из всех углов, из всех закоулков, чудилось ей, вставали тени, и это множило их крик: "Блудница, бесстыдница! Христос, твой бог, низвергнет тебя в пекло!" Тысячами эриний казались ей тени, отбрасываемые трепетавшим пламенем.
Задыхаясь, она вбежала в комнату - плащ в дверях соскользнул с ее плеч - и бросилась на мягкое сиденье возле светильника. Огоньки его выглядывали из золотых чаш и снова прятались, как будто им становилось страшно при виде крови невинной жертвы на руках августы.
На другой день Юстиниан беседовал с Феодорой.
- Мудрейшая, что ты думаешь и торговце Эпафродите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146