Но, чтоб не обижать тебя в эту минуту, я согласен доехать до Адрианополя, если этого желает твоя безмерная доброта.
- У Мельхиора есть там дела, и он едет сегодня. Вот и подсядешь к нему. В Адрианополе он познакомит тебя с купцами, может, кто перебросит тебя через Гем. И вот возьми, чтоб не ехать пустым!
За пазухой Радована исчез мешочек с золотом.
- Я сказал, что не обижу тебя отказом и поеду с Мельхиором. Но я вернусь, к тебе и к сыну, сердце мое будет тосковать по тебе, и струны мои прославят среди славинов твою щедрость. Пусть боги качают тебя в золотых носилках! Да сопутствует тебе удача, Эпафродит, доброго здоровья тебе и всем твоим!
У дверей он сунул руку за пазуху и, пощупав мешочек, сказал:
- Певцу это не нужно, однако полезно.
Во дворе уже стоял Мельхиор; одетый по-дорожному, он отдавал распоряжения.
- Мельхиор, я еду с тобой, как велел всемогущий господин. А ты позаботился на случай, если нас в дороге застигнет жара? Погрузи сосуд-другой, тяжелей не станет.
- Ладно, ладно! Веселая компания! Радован будет петь и играть, а Мельхиор позаботится, чтоб у него горло не пересохло.
- О боги, чем я так угодил вам? - воскликнул Радован, по-юношески поспешая за своей лютней.
16
На круглом, вспаханном весной поле возле Сварунова града колыхались колосья созревающего ячменя. Кое-где посреди нивы возвышался густой куст, который пахарю не хотелось выкорчевывать; он знал, что следующей весной поставит свой плуг в новом месте.
Внешние воды смыли с валов пласт земли; среди зеленого кустарника показались ржавые канавки, Стояла знойная летняя тишина. И даже с обширных пастбищ, тянувшихся до самых Мурсианских болот, не доносилось блеяние отар. Пастухи укрылись в густой тени и бездельничали под раскидистыми дубами.
В траве на валу сидел Сварун.
Целую зиму он не выходил из своего дома. Ни с кем не разговаривал, не отдавал распоряжения, не расспрашивал и телятах и ягнятах - сидел на овечьей шкуре, ласково глядя на свою единственную дочь, которая, притулившись возле него, пряла тонкую пряжу. Даже весна не пробудила его. Девять сыновей его пало в бою - он переболел эти раны. Но когда исчез последний сын, Исток, когда в племени начались раздоры, в душе его поселился гнев, сердце изгрызла забота, и славный старейшина хмурился, молчал по целым неделям и тягостными вздохами призывал Морану.
Старейшина Боян, его преемник, приходил за мудрыми советами. Но Сварун не давал их.
- Ты сам мудр, Боян, поступай, как тебе подсказывает твоя мудрость! Это были единственные слова, которые удавалось из него вытянуть.
Но когда до слуха донеслись разговоры о том, что войско еще не объединилось и не выступило за Дунай, чтоб пощипать византийскую державу, встрепенулся старый, сгорбленный вождь, призвал к себе Бояна и Велегоста и сказал:
- Мужи, братья! Мозг мой высох, печаль выпила кровь, я - засохшая ветка на стволе нашего дерева. Только демоны еще раздувают в моем сердце искру жизни, чтоб она вовсе не угасла. Что вы делаете, братья? Чего ждете? Отмщение византийцам! Мести требуют боги, к мести взывают реки крови, мести жаждут костлявые руки с мертвыми пальцами посреди равнины! А вы ссоритесь! Ант угоняет овцу у славина, славин тратит стрелы на козлов анта. Сам Перун обесчещен! Он острит молнии и мечет их в братьев, враждующих между собой. Поднимайтесь, Боян и Велегост, спасите племя от позора, зачем же ходить голодными, когда ворота в страну врагов открыты!
Оживилось серое от старости и хвори лицо Сваруна. На висках напряглись жилы, ноздри раздулись, грудь высоко вздымалась; он порывисто дышал, словно изрыгая огонь сквозь широко отверстый рот. Глаза его вспыхнули, засверкали, сам дьявол дунул в эту кучу пепла - под ним занялся и заполыхал огонь. Словно прорицатель стоял Сварун перед старейшинами, поднимая к небу дрожащие руки. Потом он затрясся всем телом, колени его подогнулись, старейшины поддержали его и усадили на скамейку, покрытую овечьей шкурой. "Морана, приди, не дай мне увидеть позора своего племени!" Словно пламя, взметнувшееся вдруг к небу и тут же угасшее в золе, скорчился старец, еле дыша.
- Не бойся, почтенный Сварун, старейшины славинов думают, как ты. Прежде чем обернется месяц на небе, мы сообщим тебе радостную весть, что объединенное войско тронется через Дунай. Мы сами сегодня же пойдем к антам, от града к граду; если понадобится, дойдем до Днестра и до Черного моря. Обнять должен брат брата, наполнить колчаны стрелами, наточить копья и навострить топоры для совместного похода через Дунай.
Так утешал Сваруна Боян, и Велегост, важно кивая, поддакивал ему.
- Идите, мужи, возвестите мир между братьями, зажгите пламя в груди юных, поведайте им о белых костях, которые неотомщеннными лежат в степях!
После этого Сварун немного ожил. Каждый день выводила его Любиница на валы, каждый день грелся он на солнышке, и, заслонив глаза ладонью, смотрел в долину, откуда мог примчаться гонец с вестью: "Кончилась свара. Братья объединились. Войско идет на Константинополь!"
Колосья ячменя мирно колыхались, старец сидел в траве на валу. Вдруг ему показалось, будто вдали на юго-востоке мчится в высокой траве всадник. Прикрыв глаза рукой от солнца, он окликнул Любиницу:
- Взгляни-ка, дочь, вроде всадник виден вдали. Ослабли у меня глаза, может, обманывают. Взгляни, Любиница! Гонит он коня, гонит. Везет вести!
Веретено замерло в руках Любиницы.
Она посмотрела туда, куда указывал трясущимся пальцем отец.
- Ты не ошибаешься, отец. Всадник скачет к граду.
- Боян или Велегост, как думаешь?
Любиница прищурила большие голубые глаза и устремила их вдаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146