– Хорошо, Микаэл, передам, – сказал Шота вслух.
Михейка обернул пластину лоскутом красного шёлка.
– Спасибо тебе, господин Шота.
Второй разговор у Михейки произошёл с Липаритом.
– Как выпустят Евсю, вели, чтобы сразу отправился в тайности к тётушке Этери и безвыходно меня дожидался. К ночи коня для него приведу, – торопливо сказал Михейка.
– Разве ты не поедешь со мной? – удивился Липарит.
– Дело важное предстоит выполнить.
Липарит поднял глаза. Встретился с долгим ответным взглядом.
– Что задумал ты, Микаэл?
– Передай господину Бека, что ушёл я. Ещё скажи, что вовек буду помнить его доброту и мудрые наставления. В знак того, что правду сказал, клятву кровью даю.
Михейка вырвал из ножен клинок, полоснул левую руку.
– Как падает кровь на землю, так обещаю откинуть воинское оружие, когда выйдет тому возможность. Кинжал и стрелы сменю на молоток и чеканы.
Липарит хотел закричать: «Что ты делаешь?», хотел сказать: «Останься, без нас пропадёшь». Но ничего этого он не сказал, только крепко обнял мальчонку.
– Прощай, Микаэл. Если беда случится, помни – в Тбилиси второй твой дом.
– Когда возьму орудия в руки, первое, что выбью на металле или, случится, на камне, как поднимался на небо полководец Александр Великий. «Кто тебя научил?» – спросят люди. «Мой старший брат», – отвечу им я.
Михейка ушёл, но, не сделав и трёх шагов, воротился.
– Для Нино бронзу с рисунком припас, да пришлось с подарком расстаться, – сказал он смущённо. – Передай, чтобы помнила. Через тебя она мне сестрой доводится.
– Будь счастлив, мой мальчик, на твоей далёкой лесной родине.
«Давно Липарит и господин Бека про меня догадались. Молчали из благородства и доброты», – подумал Михейка. Он поклонился по-русски, поясным низким поклоном, коснувшись рукой земли, и скрылся в толпе.

Глава XVIII
ТРИ ВСАДНИКА НА РАССВЕТЕ
Юрий Андреевич сидел на ковре, склонив голову и обхватив руками поднятые колени. Ковёр вместе с постелью и подносом с едой принёс вчера юркий монашек. По тому, как кланялся, как постель расстилал, да ещё по серебряному кувшину и блюду с узорами, было ясно, что знают, какой птице связали крылья. На вопрос, отчего осмелились святое место в узилище превратить, монашек ничего не ответил, приложил тощие пальцы к ушам и губам и покачал головой: не слышу, мол, и не говорю. Юрий Андреевич хлопнул в ладони у него за спиной, монашек не вздрогнул, не обернулся. Пока монашек находился в пещере, плита висела до половины приподнятой, и было видно, что весь проход забит воинами. Крепко взялись его стеречь.
С рассвета сверху понёсся стук. Где-то поблизости работали каменотёсы, решетили скалу новыми переходами.
Кольчугу Юрий Андреевич снял. Сидел расслабясь. Каждый мускул находился в покое. Одна голова работала без остановок. Мысли вертелись, как жернова, крушили и перемалывали одно и то же: на волю, на волю, на волю. Но сколько Юрий Андреевич ни прикидывал, выхода из пещеры не находил. Надо было перестать тревожить себя бесполезными мыслями – не останавливались жернова. Вновь искал Юрий Андреевич путь к побегу, чтобы вновь убедиться, что все пути перекрыты. Плиту не поднять. Падая, она плотно вошла в желоба, выдолбленные в скале. К отверстию в потолке не подступиться. Стены ещё вчера он испытал на прочность. Кинжал отскочил от камня, словно от стали. Проба в другом, третьем месте оставила едва приметные глазу рубцы. Снаружи крюк без труда впивался в жёлто-розовую отвесную стену. Здесь же камень имел окраску тёмно-коричневую, под стать рясам, и был непроницаем, как глухота приставленного для услуг монашка. Юрий Андреевич ударил напоследок и спрятал кинжал. Недолго было и загубить единственное оружие.
Круг в сводчатом потолке заливал пещеру потоками света и чистых воздушных струй. Пронизанная солнцем синева обманчиво манила близкой свободой: нырни в прозрачный поток, отдайся живительным струям. Но не снабжён человек крылами, не подняться ему, не взлететь, а от пола пещеры до отверстия с синевой неба не меньше, чем двадцать локтей.
Юрий Андреевич мог обходиться без пищи, спать, где застанет ночь, по три дня оставаться в седле. Перемогать тугу и лишения стало делом привычным. И лишь одного недоставало силы терпеть – неволи. Узилища и путы страшили сильнее смерти. Тяжёлые мысли прервал раздавшийся скрежет. Поползла вверх входная плита. Кто нынче пожалует и для чего? Судьбу его, верно, уже решили.
Не меняя положения, взглядом исподлобья Юрий Андреевич увидел, что в пещеру вступил молодой спасалар по имени Шота. Вместе сельджукскую крепость брали, на поле човганом ратоборствовали. Теперь судьба развела по разные стороны щели-прохода. Шота приблизился.
– Превыше всего сожалею, что не принёс князю Гиорги весть о свободе.
– С чем же тогда пожаловал? В живые или мёртвые меня определять?
– Не я решаю судьбу князя и воина, оказавшегося в беде, и пришёл для того, чтобы обратиться с просьбой. Впрочем, я сам теперь понимаю, что не ко времени разговор и, пожелав князю как можно скорее обрести свободу, позволю себе откланяться и удалиться.
– Погоди, успеешь плиту опустить. Любопытствую узнать, чем узник способен помочь свободному? Только сказывай попросту, не сплетай цветочных венков из слов.
– Дело моё как раз касается словесных сплетений, – не сразу отозвался Шота. Что-то знакомое чудилось в звуках голоса и в облике князя. Но чем внимательней Шота вглядывался в открытое, крепко вылепленное лицо, с чертами правильными, как у греческой статуи, тем больше он убеждался, что встречаться с князем не приходилось.
– Я – Шота Руставели, месх из Рустави.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49