Голос Стива: "...магия сопереживания... воображения. Если он
вообразит, что одно из его фантастических творений убивает главного героя
- то есть его самого - то он уже никогда не проснется".
Вот в чем вся загвоздка. В ситуации, в которой герой непременно
должен погибнуть. И он еще хочет увидеть своими собственными глазами мою
смерть тоже. Но ведь он же не может убить меня? Или все таки может? Откуда
Блэйкистону знать, какие силы могут быть выпущены на свободу, стоит только
воображению Красвелла включить в свой сюжет концепцию неминуемой смерти,
которая и может произойти с нами обоими в процессе этого
сверхъестественного, неземного единения разумов?
Разве психиатры не предупреждали о том, что навязчивое стремление к
смерти, страстное желание умереть, пусть даже будучи глубоко погребенным в
подсознании многих людей, тем не менее является могущественным
побуждением, определяющим их поведение? А ведь в данном конкретном случае
это сокровенное послание вовсе не было погребено слишком глубоко. Оно во
весь голос заявляло о себе, откровенно бросалось в глаза, оно ликовало в
открытую во взгляде Маршэма Красвелла.
Он хоть и предпринял попытку спастись бегством в мир грез, но далеко
уйти ему не удалось. Полным избавлением для него была только смерть...
Вероятно, Красвелл почувствовал неразбериху в моих мыслях, отметил
сбивчивость их - теперь мой разум был широко перед ним распахнут, он не
смог устоять перед энергичным внушением со стороны его пылкого,
взбунтовавшегося воображения, охваченного настойчивой решимостью умереть
во что бы то ни стало. Красвелл взмахнул рукой чисто шекспировским
высокопарным жестом, как бы объявляя о начале последнего действия
трагедии, и напустил на нас придуманное им же самим чудовище.
В деталях и яркости исполнения оно далеко превосходило все то, что
ему удавалось вообразить раньше. Это была его лебединая песня в роли
творца фантастических созданий, и он исполнил ее с подлинным блеском.
Моему взору на короткое время предстал огромный амфитеатр с круто
поднимавшимися ложами для зрителей. Мы в самом его центре. Самих зрителей
не было. Массовые сцены не для Красвелла. Он предпочитал ту удивительную,
вневременную пустоту, что проистекала из использования минимального числа
персонажей.
Только двое нас под палящими лучами огромных красных солнц,
раскачивавшихся, как лампады, на полинялом небе. Сколько их было, я даже
не мог сосчитать.
Все внимание мое теперь было приковано к Зверю.
Муравей на дне тазика, к которому принюхивается пес, вполне мог бы
испытывать точно такие же ощущения. Если бы Зверь был хоть в чем-нибудь
подобен собаке. Если бы он вообще был подобен кому-нибудь или чему-нибудь.
Он представлял собой бесформенную массу, в несколько раз превышавшую
размерами слона, состоявшую фактически только из непристойно разинутой
гигантской пасти, в глубине которой, окруженная полупрозрачной
пурпурно-красной плотью, зияла овальная то ли глотка, то ли клоака,
испещренная изнутри многими рядами заостренных, расположенных по всей
длине ее окружности клыков, снаружи пасть была усеяна многочисленными
глазами.
Как нечто статичное, это уже могло бы послужить отвратительным
кошмаром, воплощением смерти в ее самой мерзкой ипостаси; но еще страшнее
было то, что оно быстро прогрессировало в своей чудовищности.
Лишенная каких бы то ни было конечностей, эта мерзость сериями
судорожных движений, сильно напоминавших спазмы при рвоте, проталкивала
свою громадную тушу вперед - и смазывала свой путь серовато-зеленой вязкой
жидкостью, которая выплескивалась из ее пасти при каждой конвульсии.
Она надвигалась прямо на нас с невероятной для такой гигантской массы
скоростью, надвигалась неотвратимо, неумолимо. Вот нас отделяет от нее
тридцать метров... двадцать...
Непреодолимый страх сковал все мои члены. Это было подлинным
кошмаром. Я делал отчаянные попытки привести в порядок свои мысли...
огнемет... каким образом... я не мог ничего припомнить... мысли мои
ускользали от меня, они не повиновались мне перед лицом надвигавшегося на
нас гигантского супер-чудовища из скользкой протоплазмы... сначала слизь,
затем пасть... готовая захлопнуться... мысли мои смешались в полнейшем
беспорядке...
И тогда я услышал еще один ГОЛОС, ГЛУБИННЫЙ, ПОДЧЕРКНУТО
МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ, ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОГО НЕЗАБЫВАЕМОГО ЧАСА МОЕГО
ДЕТСТВА:
"И не существует ничего на всем белом свете, да и за пределами его,
чего не могла бы остановить выпущенная из "Билли" пуля... Поверь мне,
сынок, нет ничего такого, что может тебе повстречаться, даже во сне, что
не сумеет образумить добрый старый "билли". И с сегодняшнего дня он будет
всегда при тебе во всех кошмарах, что могут тебе привидеться, так что
больше тебе нечего бояться чего бы то ни было". Затем я ощутил в своей
руке холодную твердую рукоятку. Сильная отдача, свист неотразимого кусочка
горячего, тяжелого металла - все это всплыло из глубин моего подсознания.
- Папа! - задыхаясь от волнения, вскричал я; - Спасибо тебе, папа!
Зверь угрожающе навис надо мною. Но в моей руке теперь был "билли",
дуло его было направлено точно в развернувшуюся глотку. Я выстрелил.
Зверь дернулся назад, скользя по оставленной им же сами слизи, начал
уменьшаться в размерах, как бы уходя в самого себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14