- Будто спала с вампиром...
И траурные тени под глазами предсказывали близкую развязку.
Да, это так, моя аура, кокон, даже только задев другую, обрекает ее,
а что уж говорить о поглощенной. Обладай все моей способностью видеть и
знанием последствий знакомства со мной - большинство бы в ужасе
разбежалось врассыпную, словно от радиоактивной глыбы. Но ведь они не
видят, не знают, они смеются, поддерживают знакомство, соблюдают
приличия...
Очевидно я - создание огромной разрушительной силы, которое природа -
да природа ли? - положила на ей лишь известное употребление, но я пока не
нашел своего применения в этом плане. Разве для того, чтоб губить
десятками таких, в целом безобидных и ординарных жителей, было
индуцировано откуда-то это адово оранжевое излучение, этот потусторонний
отсвет, что остается на всех лицах после моего прохождения неподалеку. Еще
пример: однажды в хронике показывали, как где-то на задворках полигона
уничтожали, резали газовой сваркой великолепный, вполне исправный (на мой
взгляд), боевой самолет. Он так и не повоевал, не побывал в атаке, не
выпустил в цель всю свою начинку, он всего лишь морально устарел и теперь
попросту уничтожался, чтобы уступить дорогу еще более страшному крылатому
монстру.
Может, меня готовили к схватке с кем-то, мне подобным? За свою жизнь
я встречал таких: их оранжевое сиянье, неуловимое для обычных людей, было
заметно иной раз аж из-за горизонта; однако при сближении и встрече мы не
проявляли особого интереса или неприязни друг к другу. У меня даже
возникло впечатление, что эти другие вампиры тоже как-то тяготятся своим
смертоносным свойством.
Мне все равно, что журавль в небе, что синица в кулаке - любое живое
существо пропадает, угодив в сферу моего действия. Изменить тут что-либо
никто не в силах. Мне остается лишь обретаться в среде людей - поскольку я
сам наделен их обликом - пореже, стараясь по мере сил вести жизнь
отшельника, сообразовываясь с их догмами и постулатами, скажем, таким вот,
запавшим мне глубже всего в душу:
"Человек создан для счастья, как птица для полета".

СОМНАМБУЛА
Вообразим себе не вполне ординарное семейство: глава, назовем его
условно Панчук, угрюмый массивный человечина лет за 50, его жена (тут
лучше термина "никакая" вряд ли что подойдет), и удочеренная ими после
гибели сестры этого Панчука девятнадцатилетняя племянница. Семья живет в
запущенном старом районе города, в бывшем доходном доме; пожилая чета
работает на чулочной фабрике неподалеку, племянница закончила школу и
болтается праздно уже второй год. Нужно добавить, что по мере взросления
племянницы между нею и Панчуком возникло и сформировалось взаимное чувство
страстной ненависти. "Никакая" жена Панчука - единственная слабая преграда
между ними. Дело доходит до того, что оба врага категорически против
разъезда (однажды предоставился случай), и ситуация в момент, когда мы ее
рассматриваем, накануне срыва. Панчук близок к психозу, теряет сон.
И вот именно тогда он обнаруживает, что племянница подвержена
снохождению. Раз или два он застает ее глубокой ночью блуждающей по
коридору в типичном облике сомнамбулы: глаза закрыты, руки вытянуты
вперед, как у слепой, что-то бормочет вполголоса... По какому-то еще
неясному для него самого побуждению Панчук скрывает этот факт от жены,
наделенной как раз абсолютно здоровым сном, и прикидывает, какие
преимущества может ему дать недуг племянницы. Дело в том, что до сих пор в
их единоборстве силы распределялись уж очень несправедливо. Да и вообще,
трудно противостоять молодой самоуверенной и жестокой красотке любому
мужчине, не говоря уже об ординарном, заезженном жизнью неудачнике. А
может, из-за пустоты и бесцельности жизни Панчука ненависть к племяннице
становится почти что главным ее содержанием? Возможно, это какая-то
патология чувств, может та самая любовь-ненависть, неизвестно. Удивительно
здесь, что племянница отвечает ему взаимностью, а ведь ей, казалось бы,
проще заполнить существование хотя бы в силу возраста, но вот поди ж ты -
возникновение чувства необъяснимо.
Так Панчук обнаруживает уязвимое - но зато какое! - место у заклятого
врага. Он начинает следить за ней. Он убеждается, что племянница не
ограничивается коридором, она довольно часто вспрыгивает на балюстраду
лоджии, спокойно проходит по ней (на высоте четвертого этажа) и затем,
переступив на карниз, опоясывающий весь дом по периметру, идет по нему,
тускло белея над провалом ночной безлюдной улицы, и затем скрывается за
углом дома. Отсутствует она долго и, когда возвращается - как правило, не
позднее пяти часов заполночь - ее спящее лицо сомнамбулы томно улыбается,
будто за спиной осталось прямо-таки страна блаженства. Панчук пытается
проследить ее путь целиком, но это невозможно снизу, хаос дворов не
соответствует четкой планировке крыш и чердаков; многие ночи он проводит в
тщетной гонке за лунатичкой - а к этому времени его неврастения и
переутомление углубились до того, что иной раз он засыпает в своих
тайниках и засадах, не дождавшись ее возвращения, а проснувшись на
каком-нибудь чердаке долго не понимает, где он и как сюда попал. За время
ночных бдений тайный замысел Панчука вырисовывается все четче: ему нужны
свидетели недуга племянницы, скорей даже не свидетели, а врач и санитары
из психушки, которым надо лишь показать эту фигурку, бредущую по свесу
крыши, и они тут же ловко и умело скрутят ночную красавицу и навеки упекут
ее в сумасшедший дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55