Она будет
это видеть не собственными глазами, потому что у мнемокопии нет
глаз, точнее, их очень много, столько, сколько автоматов,
передающих ей свои наблюдения. Она возьмет пробы с поверхности
планеты, вернее, это сделают автоматы, которые сообщат ей
результаты анализов...
- И мнемокопия все это запомнит?
- Не только запомнит, но проанализирует, сделает выводы и
в форме пучка волн вышлет на Землю. - Они дойдут до солнечной
системы, когда мы... - Когда от тебя, профессор, и от меня не
останется ни малейшего следа на этой планете.
- И, несмотря на это?..
- Да. Наши потомки примут эти волны и будут знать все об
Антаресе.
- Понимаю, - тихо сказал профессор.
Опустив на руки седую голову, он смотрел на моего
андроида. Я взглянул туда же, но андроид стоял неподвижно, и
только вечернее солнце, бросая косые лучи, зажгло яркие блики
на его панцире.
Наконец профессор нарушил затянувшееся молчание:
- Они, кажется, мыслят быстрее, чем мы, люди. - Да,
быстрее, - подтвердил я. - В механическом проводнике сигнал
идет гораздо быстрее, чем в нервном волокне. - Значит, они
мыслят лучше? - Просто они в состоянии перебрать большее
количество вариантов.
- Я это и имею в виду.
Он снова замолчал, а мне показалось, что он все время
кружит вокруг темы, о которой не решается заговорить.
- Кроме того, у мнемокопии будет гораздо больше времени
для размышлений, чем у нас, людей, неизбежно ограниченных
продолжительностью нашей жизни, - добавил я.
- Да... Впрочем, все равно я скажу тебе, - решился,
наконец, профессор. Теперь он смотрел на меня своими
старческими, поблекшими глазами. - Семь лет я бьюсь над
решением проблемы, быть может, самой интересной из всех, какие
я решал в жизни. Речь идет о магнитно-химическом уравнении
клетки... - Он замолчал и выжидающе посмотрел на меня. - Тебе
это ни о чем не говорит - продолжал он, улыбнувшись. - Мне
всегда кажется, что магнитно- химическое уравнение клетки
должно заинтересовать всех, а в действительности, кроме
нескольких сотен специалистов, никто ничего об этом не знает, и
никого это не волнует... Во всяком случае, для меня это очень
важный вопрос. Но именно теперь, на седьмом году, я понял, что
взялся за это уравнение слишком поздно...
- Не понимаю. Почему слишком поздно? - прервал я.
- Ты не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так
вот, в определенном возрасте все проблемы становятся слишком
сложными. Это, разумеется, субъективное ощущение, потому что
проблемы остаются теми же, но наша способность рассуждать...
Неприятное дело... - он запнулся.
- Понимаю, к чему ты клонишь. Это будет невозможно, -
сказал я решительно.
- Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая
мыслит гораздо быстрее, чем человек, способна решить проблему.
- Но результаты она сможет сообщить только с Антареса.
- Я мог бы ее спросить еще перед отлетом. - Это
невозможно. - Почему?
- Я тебе не скажу, но поверь мне, что это невозможно.
- Не понимаю. Ведь можно разблокировать мнемокопию и
спросить...
- Теоретически можно, но я этого не сделаю. Последствия
могли бы быть слишком серьезными.
- Последствия? Не понимаю.
Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы
я стал ему объяснять.
- Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика,
- добавил я.
Но он не поверил...

Космолет кружил почти по круговой орбите. Мы приближались
к зоне околоземного пространства. Из этой зоны вылетают к
звездам корабли. Если бы не монотонно тикающий радарный
индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло бы
показаться, что мы висим на одном месте, над огромным
зеленоватым шаром Земли. Кроме нас, в ракете рядами стояли
автоматы, длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал.
Он молчал во время полета и молчал, когда мы во главе колонны
автоматов проходили по мрачным фосфоресцирующим голубым светом
коридорам космолета. Зал транспозиции находился в самом центре
корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую
поверхность стола, от которого к стенам зала шли толстые пучки
проводов. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.
Он подошел к столу. Автоматы тем временем заняли места у
пультов. Потом огни погасли, вспыхнули разноцветные контрольные
лампочки. Горел только рефлектор, освещая лежащего профессора и
его седые волосы.
- Тебе не будет больно, - сказал я. Не знаю, понял он и
вообще слушал ли меня. Он закрыл глаза и, кажется, уже спал.
Потом я видел его мозг, пульсирующий в такт ударам сердца. Я
отошел, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они
окружили стол тесным кольцом и стояли так несколько секунд,
склонившись в молчании. Замигали контрольные лампочки.
Транспозиция энграммов началась.
По черным толстым кабелям плыли импульсы тока: мысли,
воспоминания, впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним
дождем, белый налет, оседающий на дно пробирки, грохот
двигателей стартующей ракеты, потом запах остекленевшего от
жара бетона и сознание, что кто-то улетел... Импульсы...
миллионы импульсов... ничего больше, только импульсы. Проходили
секунды. Тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Безликая
сеть получала детство, училась читать, переживала первую
любовь, писала научные труды, старела, становилась профессором.
Я вышел из зала и пошел по коридору. Я даже не заметил,
как дошел до реактора и остановился перед его огромной
бронированной дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8