Хоть бы этот человек подавился своими корками!И в самом деле, прямо под ними, у поворота шоссе, была установлена реклама питательного хлеба, восхвалявшая этот животворный продукт, который продается только «Международной хлеботорговой компанией»; яркая желтизна и берлинская лазурь так и лезли в глаза, опошляя пейзаж.Дама с недоумением взглянула туда, куда он указывал пальцем.— А! — сказала вдруг она таким тоном, словно поняла, что совершила ужасную глупость, и слегка покраснела.— По утрам это выглядит еще ужасней. Солнце светит прямо на нее. И уж тогда пейзаж совсем испорчен.Некоторое время она молчала, глядя на дальние пруды. А потом он заметил, что она покраснела. Она повернулась к нему, как ученик, не выучивший урока, к учителю.— Но ведь это действительно очень хороший хлеб, — сказала она. — Его делают… Право же, его делают наилучшим образом. Добавляют в тесто тонизирующие вещества. И надо ведь, чтобы люди об этом знали.Услышав это, он удивился. Он был уверен, что она покорно с ним согласится.— Но рекламировать его здесь! — сказал он.— Да, пожалуй, здесь не место.— Не хлебом единым жив человек.Она едва слышно согласилась.— Это дело рук одного ловкача по фамилии Харман. Вы только представьте себе его! Только вообразите! Вы не чувствуете, что он незримо здесь присутствует и портит все? Это какая-то куча, гора теста, он ни о чем не способен думать, кроме своих презренных, жирных барышей, не находит в жизни никакой прелести, не видит красоты мира, ничего, кроме того, что кричит, бросается в глаза, помогает ему торжествовать над его несчастными конкурентами и несет нам вот это! Перед вами квинтэссенция всей мировой несправедливости, грязное, бесстыдное торгашество! — Потом вдруг мысль его приняла иное направление. — И подумайте только, четыре или пять лет назад этого осквернителя пейзажей наградили титулом баронета!Он посмотрел на нее, ожидая сочувствия, и тут в голове у него мелькнула догадка. Мгновение назад он ничего не подозревал и вдруг понял все.— Видите ли, — поспешно сказала она, как будто он вскрикнул от охватившего его ужаса, — сэр Айзек — мой муж. Конечно… я должна была сразу назвать себя. Как глупо с моей стороны…Мистер Брамли бросил на рекламу отчаянный взгляд, но ни единым словом не смягчил свое суждение. Это была низменная реклама низменного товара, низменно, с претензией преподнесенная.— Дорогая моя леди, — сказал он в самом возвышенном стиле, — я в отчаянии. Но слово не воробей… Это очень некрасивая реклама. — Он вспомнил, какие употреблял выражения. — Умоляю вас простить мне некоторые… слишком сильные слова.Он отвернулся, словно решив не замечать больше рекламу, но дама, слегка нахмурив брови, продолжала рассматривать этот объект его нападок.— Да, некрасивая, — сказала она. — Я иногда об этом думала… Некрасивая…— Умоляю вас забыть мой порыв, мое невольное раздражение, вызванное, вероятно, тем, что я особенно люблю вид, который открывается отсюда. Это все… воспоминания…— Как раз недавно я задавала себе вопрос, — продолжала она, словно размышляя вслух, — что люди об этом думают. И вот любопытно было услышать…Оба замолчали. Она рассматривала рекламу, а он — ее высокую фигуру, замершую в непринужденной позе. И он подумал, что никогда в жизни не видал еще такой красоты. Пусть хоть вся округа покроется рекламами, если благодаря им здесь появилась такая женщина. Он чувствовал необходимость что-то сказать, как-то исправить положение, но не знал, как быть, его умственные способности отказывались служить ему и словно целиком обратились в зрение, а она тем временем снова заговорила с искренностью человека, который думает вслух.— Видите ли, — сказала она, — многое узнается слишком поздно. Правда, кое-что подозреваешь… и вот… когда девушка выходит замуж совсем юной, она многое склонна принимать как должное. А потом…«Как много она сказала, не сказав почти ничего!» — подумал он, все еще не находя спасительной фразы. А она продолжала свою мысль:— Эти рекламы видишь так часто, что наконец перестаешь замечать.Она снова повернулась к дому; он радовал глаз яркими полосами меж красноватыми стволами сосен. Она смотрела, подняв голову, с безмолвным одобрением, — стройное, очаровательное создание, полное достоинства — а потом наконец заговорила так, будто никакой рекламы и в помине не было.— Здесь словно уголок какого-то иного мира; такой веселый и такой… прекрасный.Она сказала это с едва заметным вздохом.— Надеюсь, вам понравится наш грот, — его мы особенно старались украсить. Из каждой заграничной поездки мы привозили что-нибудь — семена заячьей капусты, или альпийских цветов, или какую-нибудь луковицу, выкопанную у дороги.— И вы можете расстаться со всем этим!Он хотел расстаться со всем этим, потому что все это надоело ему до смерти. Но так уж сложно устроен человеческий ум, что мистер Брамли ответил с полнейшей искренностью:— Я буду очень тосковать… Но мне необходимо уехать.— Ведь вы здесь так долго жили, здесь написали почти все свои книги!Уловив сочувствие в ее голосе, он заподозрил, что она думает, будто он продает дом из-за бедности. Если писатель беден, значит, он не популярен, а мистер Брамли ценил свою популярность — разумеется, в избранном кругу. Поэтому он поспешил объяснить ей причины своего отъезда.— Я вынужден сделать это, потому что ни я, ни мой сын не можем здесь жить полной жизнью. Слишком много воспоминаний связано с этим домом, где мы достигли идеала красоты. Сына уже нет здесь, он учится в приготовительной школе в Маргейте. И я чувствую, что для нас лучше, здоровее уехать совсем, хотя мы будем тосковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19