Обычно тихий поток теперь бурлил, вихрился в водоворотах, жадно грыз берега, которые удерживали его в русле на протяжении долгого времени.Рейстлин ощутил понимание.
* * * Пришла осень, и принесла прохладные, свежие дни, насыщенные желтым лунным светом ночи и чистые королевские цвета красного и золотого. Шуршание падающих листьев не подняло настроения Рейстлина. Смена времен года, горьковато-сладкая грусть, принадлежащая осени, которая приносит и богатый урожай, и заморозки, только усилили его мрачное настроение.Настал день, когда он должен был вернуться в школу и снова поселиться там. Рейстлину не терпелось вернуться туда, не терпелось покинуть дом — по крайней мере, это будет переменой. И по крайней мере его мысли будут заняты чем-то другим, кроме золотых кудрей, обольстительных улыбок, полных грудей и трепещущих ресниц.Этим осенним утром было прохладно; ало-золотые листья валлинов покрылись инеем, и деревянные мостовые замерзли. До того, как солнце взойдет и растопит лед, ходить по ним было скользко и небезопасно. Над вершинами Сентинельских гор висели низкие серые облака. Воздух пах снегом. К концу недели на пиках гор должен был появиться снег.Рейстлин запихнул в сумку свою одежду: две домотканые рубашки, нижнее белье, запасные широкие штаны, шерстяные чулки. Почти все вещи были новыми, сшитыми руками его матери. Ему была необходима новая одежда. Он вырос за лето, и сровнялся с Карамоном по росту, хотя по объему отставал намного. Высокий рост только подчеркивал чрезмерную худобу Рейстлина.Розамун вышла из своей спальни. Она остановилась и обратила к Рейстлину взгляд голубых выцветших глаз. — Что ты делаешь, дитя?Рейстлин искоса взглянул на нее. Пышные каштановые волосы его матери были расчесаны и аккуратно уложены под чепцом. На ней была чистая юбка и корсаж поверх новой блузки, блузки, которую она сшила сама под присмотром вдовы Джудит.Рейстлин невольно напрягся при звуке ее голоса, теперь, видя ее, он снова расслабился. У его матери, судя по всему, был «хороший день». У нее не было плохих дней, дней, проведенных в трансе, с начала весны, и Рейстлину пришлось признать, что за это следует благодарить вдову Джудит.Он не знал, что о ней думать. Он готовился быть настороже, искать недостатки в ее поведении, разгадывать скрытые мотивы ее самоотверженности. Но до сих пор его подозрения не подтвердились. Она была тем, чем казалась — вдовой средних лет с приятным лицом, гладкими руками с длинными изящными пальцами, певучим голосом и заразительным смехом, который всегда вызывал улыбку на бледных губах Розамун.Теперь дом семьи Мажере был чистым, а хозяйство велось исправно, чего не бывало до появления вдовы Джудит. Розамун ела регулярно и вовремя. Она спала ночью, днем ходила на рынок или в гости, всегда в сопровождении вдовы.Вдова Джудит дружелюбно относилась к Рейстлину, хотя и общалась с ним не так свободно и легко, как с Карамоном. При Рейстлине она была более сдержанна, и, как он неожиданно понял, непрерывно следила за ним. Он не мог заняться ничем без того, чтобы не почувствовать ее взгляд на себе. — Она знает, что ты ее не любишь, Рейст, — обвинял его Карамон.Рейстлин пожал плечами. Это было правдой, хотя он не смог бы объяснить причину. Он недолюбливал ее, и мог с уверенностью сказать, что она его тоже не любит.Одной из причин могло быть то, что Розамун, Джилон, Карамон и вдова Джудит вместе были семьей, а Рейстлин не принадлежал к ней. Не потому, что его не принимали, но потому, что он сам предпочел остаться вне этого круга. Вечерами, когда Джилон был дома, все четверо сидели на крыльце, смеясь и рассказывая разные истории. Рейстлин оставался внутри дома и просматривал записи, сделанные в школе.Джилон очень переменился с тех пор, как его жена избавилась от своего недуга. Морщины, придававшие ему обеспокоенный вид, исчезли с его лба, он стал чаще смеяться. Он наконец мог вести с женой относительно нормальный разговор.Летом работы велись близко к их дому; Джилон мог проводить больше времени с семьей. Все были довольны этим, кроме Рейстлина, который привык к тому, что его отца не было дома; он чувствовал себя несвободно в присутствии этого большого человека. Он не особенно радовался и переменам в поведении матери. Он скучал по ее прежним странностям и полетам в фантазиях, скучал по временам, когда она принадлежала только ему. Ему не нравилось новое тепло в их с Джилоном отношениях; их близость заставляла его чувствовать себя еще более одиноким.Карамон явно был отцовским любимчиком, и обожал своего отца. Джилон пытался наладить отношения со своим вторым сыном, но дровосек был слишком похож на деревья, которые рубил — медленно растущие, медленно двигающиеся, медленно думающие. Джилон не мог понять Рейстлиновой любви к магии, и хотя он дал добро на то, чтобы послать сына в школу, он втайне надеялся, что ребенок найдет ее скучной и утомительной, и оставит занятия. Он продолжал хранить эту надежду, и расстраивался каждый раз, когда начинались занятия в школе, и Рейстлин собирал вещи. Но вместе с разочарованием он чувствовал облегчение. Этим летом Рейстлин казался незнакомцем, по каким-то причинам живущим с семьей, недружественным, раздражительным чужаком. Джилон никогда бы не признался себе в этом, но он был рад проводить одного из своих сыновей прочь.Это чувство было взаимным. Рейстлин иногда чувствовал себя виноватым из-за того, что не может любить отца сильнее, и подозревал, что Джилон жалел, что не любит своего странного, нежеланного ребенка.«Неважно, — думал Рейстлин, комкая чулки. — Завтра меня здесь уже не будет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133