Но их робость никого не волновала. Друзья и родственники ринулись вперед, чтобы заключить в объятия молодых, а волынщик заиграл традиционную свадебную песнь Домдара.
Интересно, помнит ли хоть кто-нибудь слова этой веселой мелодии, подумал Маллед. Сам он слышал песню два или три раза, но стихов припомнить не мог. В памяти всплывали лишь какие-то слова о появлении на свет новых домдарчиков во имя славы богов. Теперь этот призыв звучал довольно архаично.
Гости расступились, освобождая путь обилию снеди: разбуженные музыкой кондитер и его ученик прошествовали с подносами пирожных и фаршированных всякой всячиной сладких трубочек. Какой-то мужчина, судя по сходству, брат жениха, повел компанию приятелей вскрывать томящиеся у стены бочонки с вином и элем.
— Пошли, Маллед, — сказал Дарсмит, — хочу познакомить тебя с Бераи.
Маллед неохотно последовал за ним.
Невеста, чертами лица отдаленно напоминавшая брата, оказалась миловидной и очень приятной девушкой. Она сияла счастливой, но немного натянутой улыбкой, успевая при этом стрелять глазками во все стороны.
— Бераи, я хочу представить тебе… — произнес Дарсмит.
— Вы Маллед, — прервала она брата, схватив кузнеца за руку. — Дарсмит о вас рассказывал. Я думала, он преувеличивает, но вы действительно великан!
Бераи от смущения зарумянилась и покосилась на супруга, который только улыбался и совершенно не слушал, что говорит жена.
— Рад познакомиться, и пусть боги всегда благоволят вам и вашему мужу, — обескураженно пробормотал Маллед.
— Благодарю вас, — пропела Бераи. — Я тоже очень рада с вами познакомиться.
Они успели обменяться ещё дюжиной слов, но вскоре другие гости завладели вниманием Бераи, а один из многочисленных кузенов обнял Дарсмита и принялся громогласно делиться воспоминаниями о годах детства, проведенных вместе с братом невесты. Маллед под шумок незаметно отошел и занял место в углу, рядом со святилищем.
Кузнец чувствовал себя крайне неловко. Он не знал здесь никого, кроме Дарсмита, — а кому нужен незнакомец на свадьбе? Дарсмит, представляя его гостям, постоянно упоминал о пожаре, а Малледу больше всего хотелось, коль скоро он здесь оказался, быть лишь одним из тех, кто беззаботно веселится, радуясь тому, что Бераи и Гарман нашли друг друга. Он вовсе не хотел изображать из себя героя и отвлекать внимание от жениха и невесты.
К тому же ему вовсе не хотелось торчать у всех на виду в Великом Храме. Он опасался, что среди гостей может появиться Вадевия и втянуть его в какое-нибудь абсурдное предприятие. Решит, например, что Маллед готов объявить о своей богоизбранности.
Да что там Великий Храм! Маллед не желал оставаться и в Зейдабаре. Он страшно тосковал по жене, и эта тоска усилилась после её короткого зимнего визита.
Какой-то гость, похожий на очередного родственника Гармана, сунув в руку Малледа бокал с вином, возопил на весь зал:
— Выпивка у всех имеется?!
— У меня нет! — прогудел чей-то голос, и перед занавесом на противоположной от Малледа стороне святилища возникла мужская фигура. Маллед, однако, не видел, чтобы занавес колебался и из-за него кто-то выходил. Он в изумлении уставился на незнакомца.
Шум внезапно стал тише, когда полсотни пар глаз уставились в ту сторону, откуда прозвучал гулкий голос. А когда ещё пятьдесят гостей обернулись, чтобы взглянуть, куда пялятся их друзья, в зале воцарилась полная тишина. Музыка тоже умолкла, как только волынщик заметил и узнал пришельца.
— Баранмель! — прошептал кто-то.
— Это он! — произнес другой голос уже громче.
Бераи от восторга взвизгнула.
Новый гость широко улыбнулся и приветственно поднял руки.
Тишина рухнула от грома радостных криков и аплодисментов.
Баранмель рявкнул, перекрывая этот гвалт:
— Где же моя выпивка? И почему мы не пляшем?
С этими словами он шагнул в зал и, схватив одной рукой кружку пива, а другой какую-то молодую женщину, закружился в танце. Волынщик пришел в себя и рванул лихую праздничную мелодию.
Маллед съежился в своем углу, не сводя глаз с бога. Беспокойство, терзавшее его с самого начала, переросло в настоящий страх. Он оказался в Великом Храме в присутствии бога!
Мистификация любого рода исключалась начисто. Баранмель не был особенно внушительным или импозантным — среди гостей в росте он уступал только Малледу. Но в нем было нечто такое, что не оставляло ни тени сомнения в его божественной сущности. Черты его лица были как будто неясные, незапоминающиеся, хотя и оставляли впечатление неземной красоты. Все его движения — даже такие вульгарные, как поглощение пива, — отличались неподражаемой грацией и легкостью. Хихикающая женщина, с которой он танцевал, казалась очаровательной только потому, что касалась бога.
Вокруг него совершенно не было темноты. И вовсе не потому, что он излучал какой-то особый свет. Просто его блузон был таким белоснежным, а штаны сияли таким чистым золотом, что наряды остальных гостей — очень яркие и красочные — по сравнению с одеянием бога выглядели тусклыми и унылыми. Его светло-каштановая шевелюра и борода, казалось, постоянно меняла оттенки. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Ведь это же был Бог! А боги, как известно, способны изменять внешность.
Когда Баранмель поцеловал невесту, все восторженно завопили, хотя поцелуй был, пожалуй, чересчур эмоционален для гостя. Собравшиеся вновь издали радостный крик, когда Баранмель закружил свою даму в танце, ухитряясь каким-то чудом не пролить ни капли из кружки в далеко отставленной руке. Волынщик заиграл ещё лучше, чем прежде, а кто-то принялся барабанить, используя в качестве ударных инструментов разнокалиберные бочки, бочонки и бочоночки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173