Обстановка столовой отнюдь не свидетельствовала ни о громадном богатстве хозяина, ни о художественных вкусах его, ни даже о былом пребывании в Китае. Картин на стенах не было вовсе. Сильно потертая от времени мебель лишена была какого бы то ни было стиля. Трэнсмир купил ее по случаю и любил хвастать дешевизной своей обстановки.
Книг в комнате также не было: хозяин не любил чтения, даже почти никогда не просматривал газет.
Несмотря на то, что был уже час дня, Трэнсмир сидел в халате, накинутом поверх пижамы. Он всегда ложился на рассвете, а вставал после полудня.
Ровно в половине седьмого его лакей Вальтерс помогал ему надеть пальто: легкий плащ или тяжелую меховую шубу – в зависимости от времени года, – и Трэнсмир отправлялся на обычную прогулку или деловые свидания.
Перед уходом он тщательно запирал все двери и требовал, чтобы лакей отправился в свою комнату.
Любопытный Вальтерс часто смотрел из окна, как хозяин медленно удалялся, неся в одной руке сложенный зонт, а в другой – потертый черный чемодан.
Ровно в половине девятого старик возвращался. Каждый день он обедал вне дома. Вальтерс приносил ему чашку черного кофе и в десять часов удалялся в свою комнату, отделенную от главного здания тяжелой дверью, неизменно запиравшейся стариком каждую ночь на ключ.
В начале своей службы Вальтерс пробовал протестовать против такого порядка.
– Предположите, сэр, что в доме случится пожар, – говорил он своему хозяину.
– Вы можете пробраться через окно вашей ванной в кухню, а оттуда каждый нормальный и здоровый человек может выпрыгнуть из окна на улицу, – возражал на это старик. – Если вам не нравится у меня, можете уйти. Если же вы желаете остаться, извольте подчиняться моим требованиям.
Таким образом, изо дня в день Вальтерс должен был удаляться в свою комнату, а старик шлепал за ним в ночных туфлях и с ворчанием запирал дверь на многочисленные засовы.
Такой порядок вещей был нарушен лишь в ту ночь, когда старик заболел и не в состоянии был дойти до двери. После этого он повесил запасной ключ в стеклянной коробке, похожей на те стеклянные ящики, в которые помещаются устройства сигналов тревоги в железнодорожных вагонах.
В случае болезни старика или другого какого-нибудь непредвиденного несчастья Вальтерс должен был, услышав звонок, висевший над его кроватью, разбить стекло и взять ключ. Однако надобности такой не было еще ни разу.
Каждое утро Вальтерс находил дверь отпертой. Он недоумевал, в котором часу старик отпирал ее, и мог только догадываться, что Трэнсмир отпирал дверь перед тем, как лечь спать, то есть под утро.
Вальтерсу запрещалось выходить по вечерам из дому. Дважды в неделю ему разрешалось отсутствовать в течение двадцати четырех часов, но ровно в десять он должен был быть дома.
– Если вы опоздаете хотя бы на минуту, то можете вовсе не возвращаться, – говорил строгий старик.
В качестве лакея Джесса Трэнсмира Вальтерс имел, несомненно, возможность узнать про своего хозяина гораздо больше того, что тот желал бы.
В особенности же Вальтерса интересовал подвал дома. Однажды он разговорился с рабочим, принимавшим участие в постройке дома, и узнал, что в подвале была комната со стенами из бетона.
Во время отсутствия хозяина Вальтерс старательно подбирал ключи, чтобы открыть таинственную дверь, ведущую в подвал, но все его усилия были напрасны.
По-видимому, от этой двери существовал только один ключ, который старик всегда носил на цепочке на шее.
Так продолжалось до того утра, когда Вальтерс нашел своего хозяина почти в бессознательном состоянии. Такие припадки бывали у старика довольно часто. Наблюдательный Вальтерс обратил внимание на кусок мыла, лежавший на туалетном столе…
Джесс Трэнсмир продолжал спокойно есть котлету и лишь спросил, на минуту подняв глаза от тарелки:
– Никто не заходил сегодня утром?
– Нет, сэр.
– А письма были?
– Было несколько писем, которые я положил на ваш стол, сэр,
Трэнсмир что-то проворчал про себя и спросил:
– Вы поместили в газетах извещение о том, что я уезжаю из города на два или три дня?
– Да, сэр, – ответил Вальтерс.
Джесс Трэнсмир снова что-то проворчал.
– Из Китая должен приехать один человек, которого я не хочу видеть, – пояснил он.
Старик бывал иногда откровенен со своим слугой, но Вальтерс, отлично знавший хозяина, не задавал никаких вопросов.
– Нет, я не хочу его видеть, – повторил старик, и на лице его появилось выражение гадливости. – Лет двадцать или тридцать назад этот человек участвовал вместе со мной во многих делах, – продолжал он, вынимая зубочистку. – Он пьяница и картежник и много о себе воображает, хотя совершенно неизвестно почему… Вот какой это человек.
Старик перевел глаза на камин, выложенный красным кирпичом, и некоторое время сидел в глубоком раздумья.
– Если этот человек придет сюда, не впускайте его, – промолвил он наконец. – И скажите, что вы ничего ни про кого не знаете… Почему он приезжает сюда – это вас совершенно не касается. Он не воспользовался счастьем, когда оно ему улыбалось, и должен теперь пенять исключительно на себя… Он мог бы быть богачом, но продал все свои акции… Пьянство сгубило его…
Вдруг старик как бы вспомнил о присутствии слуги и закричал:
– Почему вы слушаете?!
– Простите, сэр, я… – начал Вальтерс.
– Вон отсюда! – завопил старик.
После ухода слуги Трэнсмир сидел неподвижно около получаса, погруженный в глубокую задумчивость.
Затем он встал, подошел к маленькому бюро и, открыв его, вынул небольшую фарфоровую чернильницу, наполовину наполненную индийскими чернилами, и лист толстой почтовой бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52