18
Кейси так и не вернулся. Похоже, я теперь единственный человек на Земле, а может, и единственный живой в целой вселенной. Хотя, наверно, Арни Линдер все еще заправляет на Луне, этакий альфа-самец, понукая своими тремя компаньонами. Мне не суждено этого узнать, но я собираюсь, пока жив, передавать радиоотчеты на станцию в надежде на то, что Робо примут их и запишут для наших «наследников».
Воля к жизни во мне не угасла. Я веду довольно комфортное существование. Погода здесь настолько ровная и теплая — ни морозов, ни засухи, — что я невольно прихожу к мысли, уж не формируют ли ее сами деревья. Домом мне служит наш не действующий больше космический корабль. Когда запасы продовольствия стали подходить к концу, мне частенько вспоминалась история о заброшенном на необитаемый остров человеке из старой бумажной книги Даниэля Дефо, которую частенько читал нам вслух мой трехмерный отец в минуты, когда мы жаловались на одиночество.
Я научился выращивать для себя пищу. Необходимые для возделывания почвы инструменты — лопаты и мотыги — изготовил из металлических прутьев, которые отрезал от посадочной платформы. Мне пришлось забросить свой первый сад потому, что находящиеся поблизости деревья начинали вспыхивать красным и вскрикивать, будто от боли, когда лопата врезалась в бархатистый дерн. Зато я нашел свободный островок чуть южнее, примерно в миле от корабля, по соседству с которым протекает прохладный ручеек на заливном лугу. Семена мы захватили с собой со станции: кукурузу, бобы, арахис, бахчевые, томаты, даже перец и окру, чтобы готовить гумбо, который с самого детства любил мой отец, когда жил в древнем Новом Орлеане. Когда мне надоедает этот незамысловатый рацион, я наведываюсь на опушку леса в поисках красных, наполненных соком плодов. Несмотря на то что в лесу обычно ничего не валяется, частенько два или три плода падают рядом с тем местом, где я ищу их, будто кто-то преподносит их мне в дар. И хотя поначалу их резкий горьковато-сладкий вкус казался непривычным, теперь они мне нравятся все больше. Должно быть, в них есть какие-то белки или витамины, отсутствующие в остальной части моего рациона. Сок этот восстанавливает силы и поднимает настроение, хотя голод им не утолишь, а недолгая эйфория, которая находит после него, не способна избавить от мучительной тоски.
Мне не хватает Пепа. Помню, он то и дело предлагал перекинуться в шахматишки, и я целую вечность потом сидел, размышляя над его следующим ходом. И Дианы, вечно цитирующей отрывки из истории древней Земли, которые все уже устали слушать, тоже не хватает. Я скучаю даже по Арни. В лучшие времена меня восхищала сила его интеллекта. Но больше всего я тоскую по Тане.
У меня над кроватью, в космолете, висит ее портрет — нарисованная карандашом картинка от руки, которую она позволила мне сделать, когда нам исполнилось по шестнадцать лет. Художник из меня никудышный, и все же мне, кажется, удалось передать игривый изгиб ее губ и лукавую улыбку. Портрет этот пробуждает во мне туманные воспоминания о поцелуе, что Таня подарила мне, когда я набрался смелости и объяснился ей в любви. Никогда не забуду вкуса ее губ, аромат мягких темных волос и тепло тела в моих объятиях.
Мне сложно держать при себе эти желанные и неповторимые воспоминания, ведь она любила Пепа. Когда я гляжу на рисунок, прокручивая в памяти тот эпизод своей жизни, Танин образ частенько сливается с образом Моны, такой, какой я ее видел в голографической рубке, — светловолосой женщины, повыше Тани ростом и более привлекательно сложенной, хотя все мое представление о Моне сводится лишь к светящемуся призрачному образу в голографическом отсеке, там, где она с улыбкой глядит на Эль Чино и не подозревает о нашем существовании. Мне часто снится эта пара. Перестрелка в Медельине, ночной перелет в Мексику на угнанном самолете, отчаянный марш-бросок через облюбованную кактусами пустыню и сражение за право спастись на космическом корабле перед самым столкновением космических тел. Драма их жизней представала перед моими глазами так же ярко, как если бы я сам разделил с влюбленными все их треволнения.
Теперь деревья ко мне попривыкли и уже не рычат и не грохочут при моем приближении. Похоже, они улавливают мое настроение. Как-то ночью, когда меня одолело беспробудное отчаяние и я уже было начал подумывать о самоубийстве, лес выманил меня своим пением из космолета и деревья хором исполнили приветственную светомузыкальную симфонию, которая поглотила меня и каким-то непостижимым способом настроила на нужный лад. Я стал даже находить радость в своем изгнании, по крайней мере на тот момент, и рад был, что деревья живут со мной по соседству.
Как-то вечером, спустя год или около того после нашего приземления, деревья снова пригласили меня. Сгущались сумерки, ветра не чувствовалось, но они вздыхали, будто перешептываясь.
Роскошный червонно-золотой закат утонул в верхушках деревьев, и по мере того, как на Землю опускалась тьма, лесной хор запел неслыханную мной ранее песнь — все громче и громче.
Безо всякой цели и умысла я повиновался их зову, спустился с корабля и направился в сторону леса. Перезвон голосов становился все громче. Впереди, словно поторапливая меня, мчалось розовое свечение, вытесняя мрак из широкого коридора величественных могучих стволов. Я последовал за ним на прогалину, где росло одинокое молодое деревце. Его бронзовый ствол, прямой, точно стрела, был не толще моей руки, но в два раза меня выше. Крона пульсировала цветными волнами в такт биению моего сердца.
Взгляд упал на отблеск стали — возле ствола, между двумя белыми черепами, валялась пика, которую изготовил и забрал с собой Кейси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116