Виктория Угрюмова
Перевозчик
(рассказ)
И куда они лезут со всеми своими узлами и чемоданами? Толкаются,
пыхтят, норовя занять самые удобные места. Это ни к чему, потому что
удобных мест в моей лодке нет: старая она, дряхленькая, протекает
постоянно, и я аккуратно законопачиваю дырки просмоленными
тряпочками. Человеки взволнованны и настроение у них разве что не
предпраздничное; а, впрочем, их тоже можно понять. В их стылой и
скучной жизни всякое путешествие в радость.
- Извините! Мы долго будем... э-э... добираться? - лысоватый,
толстенький, в роговых очках. Костюм серый и добротный, но без
излишеств. С понятием пассажир.
- А куда торопиться? - спрашиваю я. - Вы же, считайте, в отпуске.
- Но все-таки, - настаивает он...
Многие из них суют мне деньги. Суют воровато и не от души, а по
обязанности - везде нужно подмазать, и здесь, значит, тоже. Хотя что
от этого изменится - грести я, что ли, стану иначе? Но деньги беру
все равно: мне тоже нужно на что-то жить; правда, обидно, но до моих
обид никому нет дела.
- Простите, здесь мокро, у вас коврика нету? Резинового?
Я отрицательно качаю головой. Раньше, бывало, возмущался; пытался
объяснить, что мы тут все не на ослепительно-белом лайнере в
лазурных водах Карибского моря, а на дохлом корыте в паршивой
речонке - темной, мутной, где местами, словно пятна жира на супе,
плавают островки ряски. И всего-то делов мне - перевезти их на
другой берег. Посудина у меня вместительная, это правда; но не
прогулочный катер.
- Скажите, а эта баржа не утонет?
Отчего же, часто отвечаю я на такой вопрос. Очень даже может
потонуть. Так что крепче держитесь за свои чемоданы.
Пугаются... Как только мою старушку не называли: и баржой, и лодкой,
и даже паромом какая-то дама окрестила в полном помрачении ума, не
иначе. Я ее как сейчас помню - вся невразумительная и растрепанная.
Встревоженная. Вопросов задавала уйму, и вконец надоела остальным
пассажирам.
Многие едут как на работу, изредка - как на отдых. Большинство - в
неизвестность.
Некоторые, правда таких немного, здесь целыми семьями. Дети шумят и
веселятся, галдеж стоит невероятный, но я не против. Ребячий
возраст, он условностей не приемлет, от того дети быстрее ко всему
приспосабливаются: просто воспринимают все, как есть. Не то что
взрослые с постоянным разыскиванием причины и следствия.
Мудрые люди, я давно заметил, странствуют практически без багажа.
Так оно сподручнее будет. И в этом они сродни детям, которым тоже,
кроме любимой игрушки, засунутой в карман, ничего, по сути, не
нужно.
Кто-то плачет. И чего, спрашивается? Пусть плачут те, кто остается.
Даже мудрость такая была у древних: при расставании девять десятых
тоски берет себе остающийся, и только одна десятая достается
отъезжающему...
- Отъезжающие, приготовьтесь! - кричу я внушительно. - Отплываем!
Может, надо кричать "отплывающие"? - А сейчас дядя покатает нас на
лодочке...
Покатаю, отчего же не покатать. Я мерно плещу веслом, выводя свою
старушку на середину реки.
Течения здесь почти нет, и это мне только на руку. Я давно плаваю по
этому маршруту, и могу провести здесь любое судно с закрытыми
глазами.
Сотни раз говорил начальству, что лодка устарела - и морально, и
физически. Однажды пойдет ко дну, и утоплю всех к такой-то бабушке.
Но они не слушают; а если слушают, то не вникают... Их дело. Сам-то
я так привык за эти годы к своей ладье (по-настоящему это все-таки
ладья), что мне становится страшно, когда я представляю, что мне
выдадут какое-нибудь другое плавсредство. По этой причине я не особо
напираю на начальство. Обойдусь как-нибудь. Главное, заранее
предупредил, чем снял с себя ответственность. Ответственности я не
люблю.
От нечего делать, рассматриваю пассажиров. Многие лица кажутся мне
смутно знакомыми, будто я их возил уже когда-то. А есть пара-тройка
таких, насчет которых я просто уверен. Эта загадка все больше и
больше занимает меня, особенно, в последнее время: я-то возил их
только в одну сторону.
Правда, я понимаю, что на моей реке и на моей ладье свет клином не
сошелся.
Один из таких, загадочных, пассажиров сегодня сел прямо напротив
меня. Ничего примечательного в нем нет: неопределенного возраста, не
то моложавый, но старый, не то юноша, но потрепанный жизнью. Серые
глаза. Глаза, впрочем, удивительные, ясные-ясные, век бы смотрел, да
мне по чину не положено; стану смотреть на его глаза, и посажу лодку
на мель, за что мне потом сильно влетит.
Но глаза удивительные, точно. Волосы не длинные и не короткие,
какие-то пегие. Улыбка милая и обезоруживающая. Да только у меня
оружия отродясь не водилось. Разве что весло? Веслом ежели
припечатать, тоже мало не покажется.
Улыбается он мне.
- Что зачастил-то так? - спрашиваю я наугад.
- Ой, вы знакомы? - моментально встревает какая-то полнотелая
женщина в цветастом платье, которое ее портит окончательно. Она
шумная, голосистая и неприятная. И хотя я не имею права питать к
пассажирам симпатию или антипатию, я награждаю ее таким взглядом,
что она моментально стушевывается. Замолкает. И я испытываю
невероятное облегчение.
Странный пассажир встает со своего места и подходит ко мне, чтобы не
кричать на всю лодку.
- Получилось так, все время приходится мотаться туда-обратно. Дела.
- Какие дела могут заставить так мельтешить? - интересуюсь я,
загребая веслом. Я человек спокойный, и в моей жизни есть только
старая-престарая лодка, да древняя мутная река. Поэтому меня всегда
интересуют рассказы других.
1 2