Даже талисман Джаганнатхи не мог бы добиться лучших результатов. Можно, конечно, объяснить происходившее тогда в Хадрамауте и влиянием темных сил, но не к чему. Дайнити Нерай просто пожинал плоды своего безразличия и лени.
И когда шаммемм наконец явился с докладом о результатах своего славного похода к понтифику, никто не сомневался в том, что неизбежно должно было произойти в дальних покоях дворца Да Зоджи.
Стражники сами отдали себе приказ покинуть свой пост – во избежание недоразумений. Не могли же они стоять у дверей, затыкая себе уши. А так всегда могли отговориться тем, что ничего не слышали. И даже клятву принести.
Сановники, слуги и челядь тоже нашли себе массу дел подальше от покоев понтифика. Кто отправился в винные погреба, кто – на кухню, находившуюся в полуподвальном помещении. Кто вообще с важнейшим поручением вышел в город.
Тих был дворец Да Зоджи и пуст.
Дайнити Нерай почувствовал свое одиночество кожей, и приближающуюся смерть тоже почувствовал. Он лихорадочно шарил в памяти, стараясь вспомнить, что нужно делать в подобных случаях. Но мудрый Вегонаба не предвидел такого ужасного развития событий, а потому никаких наставлений на сей счет не давал. Когда шаги приближающегося шаммемма гулко прозвучали на мраморных ступенях, понтифик внезапно хлопнул себя по лбу, встал со своего любимого кресла и проковылял в соседнюю комнату, где на стене висел фамильный меч Нераев – старый и в потрепанных ножнах, свидетельство былой славы старинного рода. Встав на цыпочки, Нерай, пыхтя и обливаясь потом, вытащил его. Меч был затупившийся и тусклый. Первое время, в дни юности понтифика, его еще чистили и точили, однако с годами стали забывать об этом, и теперь клинок пошел пятнами ржавчины.
Когда, прогрохотав каблуками по мраморным плитам абсолютно пустого дворца, шаммемм Дженнин Эльваган рывком распахнул двери в покои Дайнити Нерая, тот поднялся ему навстречу с клинком в руках.
С первого же взгляда было ясно, что меч понтифика такой же старый и несчастный, как и его владелец. И все же Эльваган сумел оценить этот жест по достоинству. Ведь именно о достоинстве и шла здесь речь.
Носитель талисмана Джаганнатхи сильно изменился – и жестокость, мрачность и ненависть, а также жажда славы и власти стали основными его чертами; но все же...
Все же он отдал салют грузному и нелепому понтифику, прежде чем скрестить с ним свой клинок.

Самаэль двинул свои войска на Бали.
Это было одной из главных новостей последних дней, и даже внезапная смерть понтифика Хадрамаута Дайнити Нерая и воцарение нового владыки – Дженнина Эльвагана прошли почти незамеченными в свете этого события.
Бали сопротивлялось отчаянно. Армии Урукура и Эреду шли на помощь с такой скоростью, какая только была возможна. Однако саракоям нужно было пересечь необозримое пространство пустыни, отделявшее Урукур от Бали и служившее естественной границей, а в Эреду стояло только два полка тхаухудов, и, естественно, выступить по первому зову союзников мог лишь один из них – а этого было крайне мало.
Зу-Л-Карнайн прекрасно понимал, насколько этого мало, но его в железные тиски взяли Джералан и Мерроэ.
Аджа Экапад вернулся в Кайембу абсолютно неожиданно, когда все уже считали его без вести пропавшим. Гуахайока Гейерред успел оплакать старого своего друга – графа Коннлайха – и две сотни отборных рыцарей; король уже назначил пенсии семьям погибших солдат, и жизнь в королевстве постепенно вошла в свою колею. Возвращение мага принесло всем не облегчение, а только горе и боль.
Аджа Экапад ни много ни мало обвинил аиту Зу-Л-Карнайна в том, что его люди напали на отряд рыцарей Мерроэ и безжалостно истребили их всех до единого. Ему же, магу, чудом удалось выжить; долгое время он прятался и залечивал раны, пока не набрался сил настолько, чтобы вернуться в столицу, к своему королю, и поведать ему правду об этом печальном событии. Экапад выступил перед королевским советом с обвинительной речью, и голос его звенел и срывался, когда он описывал последние минуты жизни доблестных воинов.
В королевском совете было много друзей и ровесников Коннлайха, и никто из них не остался равнодушным к рассказу Аджи Экапада. А внешний вид мага заставил их поверить и в перенесенные им страдания: отощавший, весь покрытый свежими струпьями и рубцами, оборванный, с лицом изборожденным морщинами, он казался старше лет на сто. Уже потом, спустя долгое время, члены совета недоумевали, как же получилось, что они оказались настолько легковерными и бездумными; как забыли, что имеют дело с одним из самых могущественных чародеев мира и что ему ничего не стоит околдовать их или принять какой угодно жалкий и измученный облик?
Никто из тридцати вельмож и военачальников, в том числе и гуахайока Гейерред, не знали о существовании талисмана Джаганнатхи и о его невероятных возможностях. Они не подозревали, что Аджа Экапад, столь гневно и пламенно говоривший перед ними, носит на груди украшение, в котором заключены страшные силы, – и этому кусочку золота ничего не стоило подчинить себе разум окружающих. Маг говорил, а все остальные верили, ибо так хотел талисман Джаганнатхи волею своего господина Мелькарта.
Взбешенный Колумелла тут же объявил войну империи Зу-Л-Карнайна, как-то не задумавшись над тем, что это является самым настоящим самоубийством. Любопытно, что королевский совет полностью поддержал его. И только гуахайока отчаянно протестовал против такого решения. Да, Гейерред тоже поверил магу; он тоже скорбел о горестной участи своих рыцарей, однако он прекрасно понимал, насколько безумным было решение воевать с аитой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173