Причудливые пни и коряги не были искорежены страшной силой, как в Аллефельде или в Тор Ангехе, а выглядели обычно – остатки деревьев, умерших от старости. Пели птицы, не пуганные никакими чудовищами, шустро пробегали мелкие зверушки, но на дорогу не высовывались.
Верблюды глазели по сторонам, тхаухуды бдели. Но не слишком. Лучи солнца пробивались сквозь свежую листву. Даже мухи и комары не мучили путешественников, и Каэтане этот лес казался раем. Она сравнивала его с уже виденными и пройденными чащами – болотистыми, темными и неприветливыми – и все больше оттаивала душой.
Ворон несколько раз по собственному почину сворачивал с тропы и подвозил хозяйку к кустам, на которых густыми россыпями блестели спелые ягоды. Многие из них были исклеваны птицами, из чего все сделали вывод, что ягоды вполне съедобны. Они оказались не просто съедобными, но восхитительными на вкус, и все члены отряда по очереди объедались у кустов, пока вторая половина дежурила, с завистью глядя на лакомок.
Постепенно сквозь картины настоящего в памяти Ка-этаны стало проступать прошлое. Но какое?..
Ей грезился такой же солнечный лес, радостный и светлый, поляна, на краю которой журчит прохладный ручей, и юноша со странными волосами – одна прядь черная, а другая белая. Он одет в зеленые и голубые одежды, а вместо браслетов и пояса на нем свились в тугие кольца яркие блестящие змейки. Он ест ягоды, беря их губами, как олень, – прямо с ладони. Протянутую к юноше ладонь Каэтана тоже видела отчетливо – узкую руку с бледной кожей и длинным тонким шрамом на внутренней стороне запястья. Эта картина почему-то вызывала острую боль в сердце: как будто произошло нечто непоправимое и теперь солнечная поляна потеряна для нее навсегда.
Вытирая украдкой набежавшие слезы так, чтобы этого никто не заметил, Каэ вдруг рассмотрела свою ладонь – тонкий белый шрам на внутренней стороне запястья.
«Эко Экхенд», – отдалось в груди. – И амулет сильнее запульсировал теплом.

Раздался топот – это высланный вперед отряд из трех человек возвращался на рысях.
– Зу! – еще издали крикнул один из тхаухудов, – Там у дороги сидит человек. Один. Старуха.
Старуха никак не могла угрожать хорошо вооруженному и обученному отряду из двадцати человек, не считая Каэтаны и ее друзей, но Зу-Самави оттого и был хорошим командиром, что никогда зря не рисковал сво-г-ими людьми. Одна старуха у дороги – и еще пятьдесят воинов в засаде, – это уже бывало не раз. Поэтому он отдал несколько коротких приказов, и солдаты мгновенно подтянулись к нему и перестроились. Лязг металла и фырканье недовольных лошадей возвестили о том, что отряд уже находится в боевом порядке.
Верблюдов поставили под охраной двух солдат; сам же Зу-Самави и еще десяток человек окружили Каэтану плотным кольцом. Восемь оставшихся тхаухудов выехали вперед, держа наготове мечи и короткие копья. Не доехав" несколько шагов до сгорбленной, лежащей у дороги человеческой фигуры, солдаты спешились и юркнули в заросли. Потянулись томительные и неуютные минуты ожидания, когда каждую секунду справа или слева может донестись короткий предсмертный вскрик или хрип твоего боевого товарища; или стрелы посыплются дождем с верхушек деревьев, или еще какой-нибудь сюрприз будет ожидать тебя в солнечной и приветливой роще.
Однако ничего не произошло. Спокойно вернулись солдаты из своей короткой вылазки. Расслабил напряженные мышцы Зу-Самави, опустил Ущербную Луну Бордонкай и поднял забрало шлема Ловалонга. Только-около дороги по-прежнему хныкала старуха, лежавшая грудой тряпья.
Тхаухуды подбежали к ней. Следом подъехали и остальные члены отряда. Правду говоря, старуха производила совершенно отвратительное впечатление: она была невообразимо стара, морщиниста и безобразна. Крючковатый л, похоже, перебитый нос, круглые маленькие глаза под седыми кустистыми бровями, тонкогубый рот с неожиданно блеснувшими белыми зубами и искореженное худое тело, замотанное в лохмотья.
– Я бы сказала – ну и мерзость, но кто знает, какой я буду в старостих-обратилась Габия к застывшей в седле Каэтане.
Та внимательно разглядывала старушонку, силясь справиться с внезапным приступом ярости, который охватил ее при виде неожиданной «находки».
– Деточки, деточки мои! – заголосила старуха, разглядев наконец людей подслеповатыми глазами. – Живые души! Не дайте бабушке умереть от голода и в одиночестве. Вы меня пожалеете, а кто-то ваших бабушек да матушек приютит да пожалеет.
Голос старухи дребезжал и срывался, а тонкие скрюченные руки отчаянно цеплялись за опешивших тхауху-адов. Судя по лицам мужчин, их сердца дрогнули.
– И как же ты здесь очутилась, бабушка? – строго спросил Зу-Самави, но скорее для проформы, чем всерьез подозревая в чем-нибудь жалкое несчастное существо, которое пыталось подползти на коленях к нему, но все никак не могло удержаться и падало в пыль.
– Гильтина я, внучек. Так меня зовут, старой Гильтиной. Бросили меня одну-одинешеньку, бедную. Старая, говорят. А старой ведь тоже жить хочется и по-человечески умереть. Здесь, детки мои, нечисть в лесу объявилась какая-то, людей ест. Вот никто и не ходит сюда. А сынок мой и внучки, значит, ехали через лес с семьями – из Эреду в Урукур. Тут я возьми и прихворни. И невестки – у, воронье! – бросили меня, уговорили моих деточек, уговорили окаянные. Вот и умираю от голода да от страха. Не оставьте! – заголосила Гильтина, д и слезы потекли ручьями по морщинистому личику, которое не казалось никому из воинов уродливым, а близким и родным, похожим на лица бабушек и матерей, оставленных на далекой родине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174