Макса он нашел в подмосковной ведомственной больнице. Худущий как смерть, старый друг лежал в отдельной палате, весь опутанный проводами, словно змеями. Бесконечные аппараты поддерживали его жизнь. Он был желтый, восковой, с полупрозрачной кожей. Милая очкастая докторица, волнуясь, сказала Игорю, что друг его очень плох, но все-таки возникла надежда. Макс ведь долгое время вообще ничего не мог вспомнить – лежал истукан истуканом. И вдруг отчетливо и внятно выговорил телефон, попросил, чтобы позвонили его лучшему другу. И в этом она, как лечащий врач больного, видит огромный прогресс и свет в конце тоннеля. Ведь до сих пор Одинцова навещали только сотрудники, а они потеряли всякий интерес к нему, когда выяснилось, что у больного частичная амнезия. Уход здесь, конечно, хороший, но ничто не заменит любовь и поддержку близких людей. Игорь провел у постели друга несколько месяцев. Взял оптом все неиспользованные отпуска, потом – за свой счет. И даже диссертацию дописывал на коленях, сидя рядом с Максом. Такое не забывается.
И когда Максим Одинцов выздоровел и вернулся на работу, его направили на Украину с повышением по службе, присовокупив звание майора и боевой орден. К тому времени они с Игорем стали самыми дорогими и близкими друг другу людьми. За последние несколько лет оба успели неудачно жениться и с облегчением развестись; Разумовский обзавелся собственным детективным агентством и Зевсом, а Макс – многими недостающими воспоминаниями и чином подполковника СБУ. В их жизни случалось всякое, но отношения если и менялись, то исключительно к лучшему.
Была у них только одна запретная тема: никогда Игорь не спрашивал, а Макс по собственному почину не рассказывал, что же привело его на больничную койку, что сделало инвалидом и вызвало частичную потерю памяти.
Разумовскому было не важно, куда отправили группу «Фудо-мёо» и какое задание она должна была выполнить. Совершенно ясным представлялось, что Макс выжил чудом. О том времени почти что и не говорили по молчаливому соглашению обеих сторон. Изредка, правда, с восторгом и невероятным почтением вспоминали они инструктора-японца. Поинтересоваться его судьбой по официальным каналам было невозможно, потому что Макс не имел допуска такого уровня. Во всяком случае, о японце инструкторе никто из нынешних сотрудников не слышал, и друзья решили, что тот просто вернулся на родину, вдоволь нахлебавшись российской экзотики. Ничего удивительного в том никто не усмотрел.
Однажды подполковник Одинцов обронил странную фразу о том, что состав сотрудников в нескольких отделах, где ему приходилось работать прежде, поменялся настолько, что абсолютно не с кем словом перемолвиться о прежних временах, и события пяти – восьмилетней давности отошли в область преданий и легенд. Даже не у кого узнать, забрал ли иэмото (учитель) с собой в Японию свою женщину. Он порывался разыскать учителя, благо теперь это не считалось преступлением, но его попытка не увенчалась успехом. Обращаться же в детективное агентство в самой Японии слишком накладно – украинские спецслужбы не платят своим агентам так, как западные…
– Чайник, говорю, ставь, – потребовал Макс, заходя на кухню.
Тут взгляд его упал на разложенные пасьянсом снимки, и он тяжело привалился к подоконнику.
– Откуда это у тебя? – И голос его был бесцветный и сухой, как когда-то в больнице.

* * *

На второй год обучения произошли одновременно несколько событий, потрясших все основы нашего бытия.
Во-первых и главных, отменили коммунистическую партию.
Для Жоржа это стало ударом ниже пояса – я ведь уже упоминала о том, как истово и преданно он служил советской власти, как грезил тем, что когда-нибудь очередное поколение советских людей станет жить при коммунизме. Он отчаянно делал вид, что ничего особенного не происходит, и только с головой уходил в работу, стараясь успеть одновременно всюду, что, следует признать, выходило у него только наполовину. Я имею в виду, что простой человек не мог выкладываться так, как Жорж, но быть одновременно в нескольких местах у него не получалось, хотя, видит бог, к чему-то подобному он и стремился. А значительная часть его коллег вовсю пользовалась начавшейся неразберихой.
В «конторе» работали разные товарищи: и такие одержимые, как Георгий Александрович, и немного авантюристы в душе, и карьеристы, и бог знает кто еще, но дураков в процентном отношении выходило очень мало. Заведение было не то, и недалекие люди в нем надолго не задерживались, – вот уж где естественный отбор порадовал бы даже придирчивого Дарвина.
Словом, растерялись немногие. Перед большинством людей, облеченных такой властью, какую давали высокие посты в нашем ведомстве, открывались невероятные перспективы. Деньги текли в карманы сами – нужно было только чуть-чуть подсуетиться. И суетились. И даже не чуть-чуть, а вертелись, как вьюн на сковородке, и обеспечивали себе достойную старость, до которой многим оставалось еще ох как далеко. В этой ситуации подобные Жоржу стали неугодны. Они слишком много знали, слишком много могли, но не желали участвовать в начавшемся балагане, более того, еще и других пытались остановить. Бедняги, они не желали понимать, что старый мир рушится, что его гибель уже не остановить – это очередной колосс на глиняных ногах с грохотом разваливается на части. Это страшно, и дико, и невыносимо, но неизбежно, а неизбежное следует переживать, а не подставлять плечи под падающее небо. Потому что мир помнит историю о том, как Геракл пытался удержать небесный свод, – это не под силу даже величайшему, даже полубогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77