Молодой человек шагал быстро и уверенно, не таясь и не опасаясь за свою безопасность, ибо именно в это время ночные хищники спали самым крепким сном.

Панон-тераваль был разъярен сильнее, чем это вообще возможно.
Яркое полуденное солнце, ненавистный золотой шар, слепил его чувствительные глаза, способные различать мельчайшие детали в кромешной тьме. Очертания предметов расплывались, а из глазниц сочилась тяжелая вязкая жидкость, моментально застывая желеобразными сгустками на великолепной серебристой шерсти.
Зверь хрипло рыкнул.
Хотелось пить. Но ночью он вдоволь налакался из ручья, и теперь жажда не перекрывала острое чувство голода.
По узкой тропинке, по которой лугису – горные козы – ходили на водопой, кто-то шел. Теравалю не нужно было видеть или слышать пришельца. Он просто знал, что его законная добыча наконец пришла в нужное место и теперь сытный обед обеспечен. Потому что невидимый еще некто шевелился, как шевелится крупное животное.
Хищник улегся за камнями, прижал уши к круглой голове. Затаился до поры. Жертва не могла пройти мимо него. Это он тоже знал.

Смерть выскользнула на тропинку и преградила ее.
Деваться было некуда.
Справа и слева громоздились крутые неприступные скалы; сзади – обрыв, отвесная скала, по которой только что вскарабкался Хималь, разодрав колени и локти.
Это была очень короткая и очень трудная дорога к Газарре.
И эту дорогу ему суждено было пройти до конца.
Почему-то когда говорят об этом, то не уточняют, о каком именно конце идет речь – о конце самой дороги или о конце жизненного пути того, кто по ней идет. Возможно, такие недомолвки возникают не по небрежности или случайности, а оттого, что до самого конца ни о чем нельзя говорить с полной уверенностью.
Слепой юноша плакал, сидя на вершине горы. У его ног валялись рассыпавшиеся жребии. Тонкие пальцы, шарили в траве, пытаясь нащупать хотя бы какой-нибудь из них, но резные палочки не давались, ускользали, словно живые существа…
Раллоден, верный клинок, доставшийся от отца, был крепко привязан за спиной, чтобы не мешать во время головокружительного подъема. Поверх него висел мешок с едой. Впрочем, даже если бы меч было легко выхватить из ножен, он оказался бы совершенно бесполезен. Ибо, если тераваля подпустить на расстояние вытянутой руки с оружием, – ты покойник.
Покойник с зажатым в руке мечом.
Или – покойник с топором.
Или – покойник с копьем.
Таким тебя когда-нибудь, может быть, найдут на этой никому не известной тропинке.
Хималь огляделся, и слезы выступили у него на глазах. Он стоял перед беспощадным теравалем и плакал от страха и бессилия.
/Они ждут. Они надеются. Они уверены, что я приведу помощь… Мама! Кто-нибудь! Сделайте же хоть что-то! Я не хочу умирать… Я не имею права… Этого просто не может быть, это мне снится…/
– Они ждут, – сказал он, всхлипывая, – понимаешь ты, убийца? Они надеются. Там, под горой, толпы людей. Там кучи мяса. Почему ты не там? – Юноша шмыгнул носом.
Панон-тераваль стоял не двигаясь, будто вслушивался в его сбивчивую речь. И у Хималя мелькнула безумная надежда: ведь может же быть так, чтобы кто-то из богов решил помочь Каину. И его спасет та невозможная случайность, о которых после рассказывают всем встречным и поперечным и в которые никто не хочет верить.
Потому что так не бывает.
– Уйди, – попросил Хималь. – Не убивай меня, пожалуйста. Ты огромный, сильный, непобедимый. Ты можешь убить любого, кого только захочешь…
Зверь внимательно смотрел на человека…

Солнце, проклятое солнце: выгрызало глаза.
Панон-тераваль давно бы уже прыгнул, но жертва стояла против света, и он видел только размытый смутный силуэт.
Хищник не хотел рисковать, потому медлил, примериваясь, чтобы не ошибиться, чтобы наверняка убить двуногого с одного удара.

Хималь чувствовал, что не выдерживает этого нечеловеческого напряжения. Он слишком долго смотрел в глаза ухмыляющейся твари, в пасти которой сверкали невероятных размеров и остроты клыки. Взгляд у зверя был стеклянный, безразличный, пустой. Взгляд убийцы.
Юноша больше не мог этого выносить и, чтобы сделать хоть что-то, потащил из-за спины меч.
Ему было смертельно страшно.

Двуногий наконец зашевелился. Единственное движение – и хозяин гор рассчитал, как он совершит свой великолепный прыжок.
В тот миг, когда рука Хималя метнулась к рукояти меча, тераваль метнулся сперва вверх, а потом вперед.
Гибкое тело, словно грозовая молния, прочертило серебряную дугу в звенящем от напряжения воздухе и ударило в человека.
Кровавые брызги поплыли в жарком мареве.

В первый момент Хималю даже не было больно, так ему было страшно.
Он видел, как взлетели круглые красные бусинки у него перед глазами, как они разбились о серебряный жесткий мех, в который он буквально утыкался лицом, как что-то темно-сверкающее легко, безо всякого сопротивления вошло в его правое предплечье.
Потом он почувствовал жаркое дыхание зверя. Но он должен был дойти до Газарры, и это придало ему сил.

Хималь вывернулся из-под тераваля, оставив на кривых когтях обрывки собственного мяса. Боль кипящим потоком затопила его, но он старался не придавать этому значения. Он старался существовать отдельно от этой страшной боли.
Бежать он не мог, встать на ноги тоже не хватало сил. Земля плясала и прыгала, сотрясалась и обрушивалась в бездну у него перед глазами, и он не мог найти никакой опоры.
Но он полз, зная, что только от него зависят сейчас жизни нескольких сотен защитников Каина и что счет один к нескольким сотням даже не подлежит обсуждению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108