В.: Сейчас я прочту, что у меня сказано на этот счет. Этот абзац приведен позже, но его можно прочесть и сейчас.
"В наше время со всех стороном раздаются вопли: "Назад к Жизни и Природе! Они возродят наше Искусство, и в его жилах потечет горячая кровь. Они окрылят его и вселят в него новые силы." Но, увы, все наши усилия и старания всуе. Природа всегда отстает от времени. Что же касается Жизни, то она растворяет Искусство и, как враг, разоряет его жилище."
С.: Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Природа всегда отстает от времени?
В.: Да, наверное, это весьма туманное высказывание. Имею я в виду следующее. Если под Природой понимать набор простых природных инстинктов, в отличие от культуры и самосознания, то все, создаваемое под этим влиянием, получается старомодным и устаревшим. Соприкосновение с Природой, может, и роднит мир, но два соприкосновения с Природой способны уничтожить любое произведение Искусства30. С другой стороны, если рассматривать Природу, как набор привнесенных для человека явлений, то люди могут открыть в ней только то, чем они ее наделяют. Сама по себе она ничего не дает. Уордсворт уходил к озерам, но он никогда не был поэтом озер31. В камнях он находил те проповеди, что сам же туда и запрятал. Он бродил среди озер и читал морали, но все его хорошие произведения он писал, возвращаясь не к Природе, а к поэзии. Поэзия дала ему "Лаодамию", замечательные сонеты и великую Оду. Природа дала ему "Марта Рей" и "Питер Белл".
C.: Мне кажется, что с этой точкой зрения можно поспорить. Я вполне склонен в верить в "лесов весенних зов"32, хотя, конечно же, художественная ценность подобного зова всецело зависит от творческой натуры, которая его слышит, и все сводится к тому, что возврат к Природе идет на пользу яркой личности. Я думаю, с этим ты согласишся. Но продолжай, пожалуйста.
В. (читает): "Искусство начинается с абстрактного украшения, приятной работы чистого воображения, оперирующего придуманным и несуществующим. Это первая стадия. Затем Жизнь начинает занимать это новое чудо, и она просит, чтобы ее пустили в круг. Искусство принимает жизнь, как часть своего исходного материала, воссоздает ее, придает ей свежие формы, оно игнорирует факты, изобретает, придумывает, мечтает и ограждает себя от реальности непроницаемой преградой из изящного слога, прикрас или идеализации. На третьей стадии Жизнь берет бразды в свои руки, и Искусство отправляется в изгнание. Это и есть настоящий упадок, от которого мы сейчас страдаем.
Возьмем, к примеру, английскую драму. В руках монахов искусство драмы было абстрактным, прекрасным и мифологическим. Затем оно призвало Жизнь к себе на службу и, используя некоторые ее внешние формы, создало существа совершенно новой породы, чьи горести были страшнее, чем любые людские горести, а радости более бурными, чем радости возлюбленных, которая впадала в ярость титанов и пребывала в спокойствии богов, которая была великолепна и ужасна и в своих грехах, и в своих добродетелях. Оно дало им речь, отличную от простой настоящей речи, полную волнующей и приятной слуху музыки, речь церемонно благородную или изящную, с причудливой рифмой, украшенную чудесными словами и возвышенной реторикой. Своих детей оно облачило в странные одеяния и маски, и по его зову античный мир восстал из мраморных гробниц. Новый Цезарь шествовал по улицам воскресшего Рима, и под пурпурными парусами иная Клеопатра проплывала под звуки флейты вверх по реке к Антиоху. Старые легенды и предания приобрели смысл и очертания. История была полностью переписана, и не было, наверное, ни одного драматурга, не признававшего, что предмет Искусства есть не тривиальная правда, а сложная красота. И в этом они были совершенно правы. Искусство по своей природе есть одна из форм преувеличения, и отбор, который есть душа искусства, всего лишь ярко выраженный вариант проставления сильных акцентов.
Но жизнь вскоре разрушила совершенство формы. Уже даже у Шекспира видно начало конца. Оно проявляется в постепенном разрушении белого стиха в его поздних пьесах, в предпочтении, отдаваемом прозе, и чрезмерной роли, отводимой описанию психологии и поведения. Те места у Шекспира - а их предостаточно, - в которых его язык становится корявым, вульгарным, передернутым, странным и даже оскорбительным, всецело обязаны своим существованием желанию Жизни услышать свое собственное эхо и отрицанию изящного стиля, который есть единственный метод познания жизни, дающий способность ее выразить. Шекспир ни коим образом не безупречен. Его слишком сильно тянет к прямому заимствованию пассажей из жизни. Он забывает о том, что, предавая мир образов, Искусство предает все. У Гете гдето сказано: "In der Beschr(nkung zeigt sich erst der Meister"33. Именно творя в определенных рамках раскрывается мастер, а рамками и самым условием существования искусства является стиль. Но я все же предлагаю отвлечься от Шекспировского реализма. "Буря" - безупречнейшая из палинодий34. Мы всего лишь хотели довести ту мысль, что великие творения елизаветинских и якобианских писателей несли в себе зачатки саморазрушения, а также то, что, если их сила частично и заключалась в том, что они использовали жизнь в качестве исходного материала, то их слабость всецело заключалась в использовании жизни в качестве художественного метода. Неизбежным результатом этой подмены творения подражанием, этого отказа от образной формы является наша современная английская мелодрама. Герои этих пьес разговаривают на сцене точно так же, как и вне нее; у них нет ни голоса, ни гласных; они взяты прямо из жизни и воспроизводят ее во всей ее пошлости до мельчайших подробностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15