Он безвозвратно увяз. Это не бой стенка на стенку перед крыльцом клуба и не массовый карательный рейд в стойбище врага. Это западня, которую сам себе выкопал. И сам должен вылезать — никто не поможет.
— Ну что? — проговорил Дрын уже с раздражением.
— Насчет денег, — еле выговорил Кирилл, мысленно колотя себя по губам. — Мы со своими решили деньги собрать для Машки Дерезуевой.
Кирилл и сам не знал, как такая кошмарная мысль могла прийти к нему в голову. Но это был единственный спасительный просвет, в который ему удалось скользнуть. Ничего лучшего воображение не выдало. Это был правдоподобный повод для разговора, повод, который требовался сейчас как воздух.
В самом деле, такое уже случалось. Три года назад у одного из промзаводских утонул на плотине маленький брат. И тогда действительно все скинулись на помощь родителям — и Промзавод, и Гимназия.
— Машке, короче, надо помочь, — добавил Кирилл негромко. — У нее родителей убило.
— Знаю, — огрызнулся Дрын. Ему вдруг стало немного досадно, что такая идея пришла к гимназистам, а не к нему. Впрочем, Дрыну хватило гордости, чтобы не начать врать: «Да, конечно, мы и сами хотели…»
— Сколько собираем? — деловито спросил Дрын, хотя ответ был в общем-то понятен.
— Сколько получится, — сдержанно пожал плечами Кирилл. — Сколько не жалко.
— У вас на Гимназии уже сколько собрали?
— Не знаю, не считал, — Кирилл обмирал от осознания того, что повис над пропастью. Игра завела его чересчур далеко, не остановишься.
— И когда надо отдавать деньги Машке?
Знал бы Дрын, как бессовестно его сейчас водят за нос, он вбил бы Кирилла в землю одним ударом. Сам бы не вбил — друзья бы подсобили вбить поглубже, по самую голову. А голову оторвали бы и в кусты закинули.
Но никто ни о чем не подозревал. И Кириллу приходилось идти по шаткому мостику дальше.
— Ну, три дня, думаю, хватит, чтоб собрать, — сказал он.
— Хорошо, — Дрын испытующе посмотрел на него. — Через три дня сходимся… Где? На памятнике.
Он, конечно, не упустил возможность навязать свои условия. Впрочем, это были приемлемые условия: памятник Ильичу был нейтральной территорией. Там стояли скамейки, краснели пионы и прогуливались мамы с колясками. Там можно было вести дипломатию.
— Через три дня, — кивнул Кирилл и своим видом дал понять, что намерен ехать дальше.
На лицо Дрына вернулась обычная зубастая ухмылка.
— А чего в сумке-то? — спросил он. — Деньги, что ли, ездил, собирал?
— Нет, не деньги, — спокойно ответил Кирилл, отталкиваясь от земли и устраиваясь в седле. Малолетки расступились и многозначительно посмотрели вслед.
— Э, постой! — крикнул вдруг Дрын. — А кто деньги Машке отдавать будет?
Вопрос был совсем не праздный. Кириллу даже пришлось остановить велосипед и снова встретиться с Дрыном глазами.
Вопрос был принципиальный. Кому достанется эта почетная и приятная миссия? Идти к Машке совместной делегацией совершенно невозможно, это сознавали даже сопливые пацаны. Промзавод и Гимназия не могут прогуливаться бок о бок, поскольку это было бы сокрушительным ударом по древним устоям городской молодежи. Даже для благородной цели нельзя идти против устоев. Потому что на них держится порядок и ясность жизни. А порядка и ясности и так не хватало.
Нести по отдельности каждый свою долю — значит, разводить мелочные церемонии. А мелочиться тут нельзя. Надо прийти, положить на стол и сказать: «Вот тебе, Машка, от зарыбинских пацанов».
— Кто понесет-то? — повторил Дрын, настороженно поглядывая на Кирилла. Тот уже понял, что не отделается дежурным «А какая разница?».
Опять начались сложности. Сказать: «Гимназия понесет», — значит, признать, что Гимназия готова купить себе авторитет за деньги Промзавода. И на те же деньги блеснуть благородством перед красивой девчонкой.
Сказать: «Вы понесете», — с какой стати? Чего ради дарить промзаводским жлобам возможность показать, какие они хорошие и добрые? Да и не мог Кирилл сказать такое от имени всей Гимназии.
— На памятнике решим, — сказал он наконец.
— А как решим? — не отставал Дрын.
— Монетку бросим.
— Монетку? — Дрын на секунду задумался и признал, что так будет справедливо. — Ладно. Присмотрите, чтоб нормально уехал…
Последние слова адресовались малолеткам, которые с усердием бросились выполнять указание. Это был не знак уважения, а совсем наоборот. Не эскорт был приставлен к Кириллу и не охрана, а скорее конвой. «Посмотрите, чтоб нормально уехал» — мол, глядите, как бы не натворил тут чего. Шастают всякие…
Кирилл понимал это и, сгорая от стыда, медленно крутил педали. Разогнаться не позволяла гордость — несолидно, похоже на бегство. Он ехал по улице поселка в сопровождении прыщавых малолеток, словно преступник, которого на виду у народа ведут в клетку. Да и сами малолетки имели такой важный вид, будто действительно конвоировали военнопленного.
Со стороны это выглядело, может быть, и смешно. Но потрепанные в уличных боях мальчишки смешными себя не считали. Наоборот, они видели себя воинами, суровыми и крепкими мужиками, которым командир поручил выдворить вон врага.
Нет для пацана лучшего шанса почувствовать себя взрослым и серьезным, чем найти себе врага и поступить с ним, как с врагом. Бегая с игрушечным пистолетом по тропинкам детского сада, толстощекие мальчишки впервые познают эту сладострастную радость — охота на врага. С годами их игры в войну становятся все жестче, в них появляется настоящая кровь и настоящая ненависть, но это по-прежнему игры — игры в своих и чужих.
Кто взрослее: подросток, разбивающий недругу нос в заплеванном школьном туалете, или его сверстник, выигрывающий у отца партию в шахматы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17