– Или ты и смерти не боишься? – уже тише спросила я.
– Смерть не трогает тех, кто занят делом. Я ведь еще двадцать лет назад мог изготовить такой ларец. Но господам цеховым мастерам не нравились мои латышские руки, и голова, и язык. А сейчас все они разбежались, сидят по своим погребам и дрожат, забросили свои прекрасные мастерские… Один я остался… Вот я и делаю свой ларец, и пусть все увидят – я мастер! Ведь другого случая у меня уже не будет. Ты забрала у аптекаря наш янтарь?
– Нет. Кому он теперь нужен, этот янтарь?
Йорен усмехнулся.
– Война когда-нибудь кончится, хозяйка, и люди вспомнят про янтарь. Война – это ненадолго, а юноши и девушки будут дарить друг другу янтарь всегда. Где твоя любимая подвеска?
– Потеряла, – ответила я, как совсем недавно отвечала отцу.
И тут я вспомнила тебя. И меня словно озарило – да что же это я опускаю руки, ведь у меня еще есть ты, и я обязана тебя дождаться.
– Сделаешь себе другую, – как-то странно сказал Йорен.
– Не надо мне другой… – я улыбнулась воспоминанию, тому самому. – У другой не будет такого аромата…
– Аромат – это уже забота аптекаря, – деловито заметил Йорен. – Не хочешь подвеску, так делай ожерелье. Помнишь, хозяйка, какое ты мне рисовала? С янтарными слезами.
– Как сама? – я насилу сообразила, чего Йорен от меня добивается.
– Я же тебя учил, – Йорен говорил, а я растерянно смотрела в его спокойные прищуренные глаза. – Ты все умеешь. Это умение – у тебя в руках, в пальцах. Вильгельму до тебя далеко. Если не справишься, я помогу. Садись вот сюда, на место Вильгельма. Вот тебе свеча. Вот его инструменты. Вот ящики с янтарем. Жаль, здесь плохо видно. Принесешь потом вторую свечу, если у тебя есть.
– Я не могу… Что ты, Йорен, у меня не получится…
Он не расслышал моих слов, но догадался, что боюсь.
– Не бойся, не бойся, – стал он меня уговаривать, как маленького ребенка, – чего тут бояться? Ты возьмешь янтарь в руки и все вспомнишь. Ты доверься своим рукам! Твой дед сверлил янтарь, твой отец шлифовал янтарь, если бы у тебя был брат, и он бы тоже… И твой муж будет мастером, а ты боишься? Кто же будет стоять за спиной твоего мужа, помогать ему советом? Хвалить его работу?
Йорен все угадал! Все, о чем я в эти последние дни не смела и мечтать! И я почувствовала, как моя душа наполняется спокойной уверенностью. Конечно, Йорен прав. Только так я спасу себя для тебя.
Но я никак не могла решиться.
– Слушайся меня! – потребовал Йорен. – Я тебе не дам злого совета. Ты должна меня слушаться, твоя бабка была моей сестрой. Мы с тобой не чужие.
Он сурово встретил мой изумленный взгляд.
– Нет, не чужие, и пришел час тебе понять это. Садись и работай! – приказал он.
Я, ошеломленная его словами, послушно села.
Я прикоснулась к янтарю. Я достала один кусок, другой, поглядела сквозь них на огонек свечи. А Йорен, опять склонившись над работой, тихо запел протяжную бесконечную песню.
И я поняла: это величайшая мудрость – среди голода и чумы не прятаться по углам, ожидая смертного часа, а шлифовать прекрасный янтарь под древнюю и такую же прекрасную песню и верить в жизнь, в свое бессмертие, в твою любовь. Так и бороться со смертью – всеми силами своей души. И она отступит, она не тронет, слышишь, мой единственный?
Но мне что-то нездоровится. Что голова болит – это еще не страшно. Хуже другое – кусочки янтаря на столе, уже разложенные в нужном порядке, сливаются в рыжее пятно, и оно почему-то течет, меняя форму… Это уже какой-то бред. Умнее всего было бы полежать, отдохнуть. Тем более, что меня начинает лихорадить. Полежу и вернусь в мастерскую. Слезы на глаза наворачиваются… Почему вдруг плачу – непонятно. И еще неприятность – правое плечо ноет, похоже, просквозила, из заколоченных окон здорово тянет. Под мышкой наливается маленький узелок, и к нему прикоснуться больно. Похоже, это… Нет, нет, не она, она не тронет меня, я же должна тебя дождаться!
Мы все встретим тебя – Вильгельм с Иоганном, они уже здесь, я слышу их голоса во дворе, и твой Янка, и отец. Он больше не сердится на тебя за беспокойство и обыск, он сам так говорил. Или нет, отца не будет… Но почему его не будет – я понять не могу. С отцом, наверное, что-то случилось. Вместе со мной тебя встретит Маде. Вот она входит в комнату, садится на раскладной табурет у дверей, на голове у нее необыкновенно яркий венок из осенних земляничных листьев, который она положила на колени. Ей так Йорен велел, мне тоже нужен венок… Они все-таки переупрямили меня, но я не сержусь, ведь они вместе со мной так долго тебя ждали!
Но ведь Маде не вернулась… Вот оно что со мной – бред!..
Я больна, мне страшно. Надо встать и добраться до мастерской, там Йорен, пусть он скажет что-нибудь! Сейчас, сейчас, сейчас встану… Сейчас. Встану и побегу тебе навстречу через площадь, и ароматное ожерелье будет постукивать на груди, я ведь не сегодня-завтра закончу его, вот я его и надела, и платье свое надела, я его сберегла…
Нет силы сильнее моей любви. Я лежу сейчас совсем одна в холодной комнате и чувствую это все яснее. Эта сила меня спасет. Я все простила тебе – и голод, и холод, и одиночество, потому что они ничтожны рядом с нашей любовью. Ты ведь не виноват, виновата война, а ты любишь меня, я тебе верю…
Ты только поскорее возвращайся, любимый мой, единственный мой…
Ты только поскорее…
– Шло к весне. Леса вокруг стояли такие веселые, солнечные. Ходили слухи –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30