– Что, ушла? - спросил стоящий на одном колене худощавый мужик в одной рубахе, и та - расстегнута до пупа, в штанах с галуном по шву, надо полагать - от лакейской ливреи, и босой.
– Ушла, - сказал Клаварош по-русски.
– Молодец, Ваня. Отойди, мешаешь.
Клаварош и сам не больно желал глядеть на занятие босого мужика.
Перед ним лежал на полу мужчина, без рубахи и с приспущенными портками. Низкий коренастый парень, сидя на пятках, зажал промеж колен его голову и придерживал руки, другой сидел на его ногах, а босой мужик крепко бил плетью по голой спине - и остановился, лишь когда Клаварош, услышав каблучки Терезы, дал знак и выскочил, чтобы удержать ее.
Во рту у наказуемого был кляп из скомканной холстины.
Мужик ударил его раз, и другой, и третий…
Кроме тех, кто держал на полу страдальца, никто на него внимания не обращал. Двое спали на полатях у печи, виднелись из-под одеял одни босые пятки, еще двое занимались делом - тот, кто помоложе, сидел на табурете с гребнем; тот же, кто постарше, устроился у его ног на полу, уложив голову ему на колени, и шла безмолвная охота на вшей.
Этот немногословный народ и повадками-то не смахивал на барскую дворню, а уж ремеслом - и подавно. Орудия того ремесла были составлены в углу - два карабина дулами вверх, драгунские палаши - возможно, отнятые в схватке у полицейских драгун. Там же висели на стенке кистени и большой кавалерийский пистолет.
– Разгорячился больно, Яков Григорьевич, - сказал, подходя, крепкий старик в голубом бархатном шлафроке, тоже, как и наряд Клавароша, с барского плеча. - Три десятка, довольно бы…
– Отстань, дядя Степан, дурака учить надобно, чуть всех не погубил… Кто ему велел сюда бечь?!. Отойди, ожгу!
Клаварош отвернулся.
– Хоть ты и клевый маз, а без соображения. Самим же потом лечить придется! - возвысил голос дядя Степан.
– Молчи, хрен стоптанный! Навел бы этот недоумок на твой хаз трущей, сам бы ты сейчас под плетьми полеживал!
Клаварош за восемь лет жизни в России достаточно усвоил русскую речь, но многих слов этого сердитого мужика еще не понимал.
С тем, что дурака учить надобно, он согласился.
Не далее, как полчаса назад, пока все отдыхали после ночной вылазки, этот недоумок запустил руку в дуван.
Это слова Клаварош столь часто слыхал от своих новых товарищей, что даже смысл уточнил окончательно. Дуван - та куча добра, которая досталась неправедным путем всей честной компании, но подлежит дележке.
Так вот, дуван мог заключать в себе предметы крупные, предметы ценные, а также мелочь, которую считали и раскладывали не сразу. Недоумок набрал мелочи и отправился торговать с лотка в расчете, что найдутся дураки, способные в чумное время покупать неведомо что и неведомо у кого. За ним погнались, он еле успел улизнуть, а погнался человек не простой - вооруженный шпагой. То есть, нарвался недоумок на дворянчика.
Все из дворян, кто мог, убрались из чумного города в подмосковные. Остались служивые. Этот был не в мундире, как полагалось бы, и сие внушало опасения - не лазутчик ли.
Об орловской экспедиции уже знали. Знали также, что мародеров будут стрелять без суда и следствия.
И даже ловкая выдумка вожака, Якова Григорьевича, позволявшая до сих пор заниматься мародерским ремеслом безнаказанно, могла теперь быть раскрыта - хотя бы потому, что в Москву вошли не просто армейские части, вошла гвардия, туда же набирают дворян, даже рядовые - и те дворяне, и потому все они будут и заодно, и - неподкупны.
Недоумок пытался врать, но его успели увидеть в окошко - и как вбегал во двор, еще имея на плече связку сапог, и как потом влетел долговязый недоросль.
Недоросль не поленился войти в дом, но, видать, напоролся там на полоумную девку - ничем иным, кроме повреждения рассудка, Яков Григорьевич и его молодцы не могли объяснить каждодневной и длительной игры на клавикордах. Клаварош же знал правду, но молчал. Кабы рассказал - самого бы приняли за полоумного.
Сегодня от Терезы была несомненная польза.
Устав махать плетью, Яков Григорьевич поднялся с колена.
– Слушай-ка, дядя Степан, - сказал он старику. - Снимай ты это барское лопотье, облачайся в ливрею, ступай ко входу, садись с ружьем в больших сенях. Ну как ховрячишка сюда трущей приведет? А тут ты их и встренешь во всем благолепии - ховрячье-де мое убралось, меня оставили хаз стеречь. Ваня!
Клаварош молча подошел.
Яков Григорьевич похлопал по плечу.
– Ты у нас орел, Ваня. Ступай в большие сени с дядей Степаном. Коли что - будешь с хрущами по-французски белендрясы разводить. Ховряцких детей-де учитель, случайно в Москве остался, помогаешь дом сторожить. Как сговаривались…
Клаварош кивнул. Его французская речь в Москве уже не раз выручала - собеседнику сразу делалось ясно, что человек перед ним не простой и уж во всяком случае не из простонародья.
– Коли пожелают хаз обшарить - ты им свою дуру приведи. Она хотя и башкой скорбная, однако все при ней, клевая карюка. Дурой займутся, дальше шарить не станут. Понял, Ваня?
– Как не понять, - отвечал Клаварош.
– От тебя от одного, Ваня, больше проку, чем от всей этой шайки, - сказал Яков Григорьевич. И его слова Клаварошу не понравились. Когда вожак вдруг говорит такие льстивые слова, это значит, что среди подчиненных разлад и плетется некая паутина взаимодействий…
Рассуждая разумно - а Клаварош любил рассуждать разумно, - следовало убираться отсюда вместе с Терезой. Но, во-первых, Клаварош не имел понятия, какими силами можно отсюда выманить Терезу, твердо решившую умереть за клавикордами в доме, где она была так счастлива и несчастна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118