Наконец Федька был допущен к начальству и пылко доложил свои соображения.
- Так, - сказал Архаров. - А теперь ступай в людскую, пущай покормят.
Марфина логика теперь стала ему окончательно ясна: одно дело воры, другое беглые, кои перед тем, как сбиться в шайку, убили помещика и разграбили усадьбу. Коли изловят шайку, да при допросах всплывет ее имя - тут уж мало что поможет… лучше таких дорогих гостей самой сдать, хотя тоже непонятно - почему она сразу не высказала своих подозрений… да ведь и навел на нее кто-то этих разбойников, откуда бы деревенщине знать, кто на Москве промышляет порой скупкой краденого?…
Федька, несколько огорченный архаровским спокойствием, пошел было из спальни прочь, да у порога резко развернулся.
- А портрет, Ваша милость?! Как он-то к ним попал? Ведь коли его в разоренной усадьбе взяли, ваша милость?!.
- Пошел вон, - сказал Архаров. - И без твоих воплей башка пухнет.
Федька покорно вышел.
Он умом-разумом понимал, что Варенька Пухова никак не могла оказаться в той усадьбе. Ее хотели везти лечиться на юг, а уж никак не в село Стромынь…
И тут Федька едва не хлопнул себя по лбу.
Ведь именно в том направлении ездил Саша Коробов к какому-то деревенскому знахарю, умеющему поболее столичных докторов! Что, коли Вареньку с ее грудной болезнью туда же повезли? Московские старухи упрямы - они готовы скорее слушать юродивого, предрекающего всякую невнятицу, чем врача, закончившего Петербургскую медицинскую школу. Что, коли такой юродивый вкупе с приживалками сбил с толку старую княжну Шестунову, и она отправилась с Варенькой к знахарю?
В людской за длинным столом сидели Клаварош, Захар и Михей, ели кашу, рядом крутились все красавицы архаровской дворни - прачки Настасья и Дарья, поварская дочка Иринка, «черная» кухарка Аксинья. Федька сел с краю, ему тут же навалили в миску пшенки с постным маслом, отрезали хороший ломоть хлеба, а уж посолил он сам. И со всех сторон стали уговаривать есть поболее, не стесняться, потому что добавки не жалко - барин велел давать архаровцам добавки вволю.
Архаров заявился вниз при полном параде - выбрит до младенческой нежности щек, букли ровненько загнуты, волосья сверху чуть приподняты, как теперь модно, и припудрены, пудра еще не успела осыпаться на богатый зеленый кафтан.
- Готовы? Поехали, - сказал он. - Федя, сядешь со мной, все толком доложишь.
Федька просиял и вскочил, смахнув пустую миску на пол.
В санях он изложил свои выводы, особливо напирая на только что изобретенного знахаря. Архаров слушал внимательно - он сам не раз беседовл с Сашей о необычных методах этого старца, и одним даже сильно заинтересовался - это было чепучинское сидение. Хворого помещали в бочку, набитую распаренным разнотравьем, и в бане хорошенько прогревали. Саша не раз и не два проходил курс такого лечения, а насчет величины бочки как-то все уворачивался. Архаров, хотевший установить подходящую для себя посудину в собственной бане, всякий раз оказывался вовлечен в какие-то посторонние рассуждения. Очевидно, Саша боялся, что начальство, севши по-турецки, не поместится и в четырехпудовую кадь для зерна - если только знал, неисправимый книжник, о существовании такой кади.
- Не так уж глупо, - сказал Архаров, когда уж подъезжали к Лубянке. - Сейчас продиктую письмо, поедешь к драгунским казармам, спросишь майора Сидорова - знаешь такого?
- Как не знать!
- Отдашь ему. И сам с ним отправишься, понял?
Это была награда из наград!
Федька онемел, глядя на командира влюбленными глазами.
Пожалуй, на Лубянке только старик Дементьев не знал, что Федька Савин последний умишко растерял из-за Вареньки Пуховой. Сперва посмеивались, потом перестали - видели, что товарищу тяжко. Кто Варенька и кто Федька? У нее в Санкт-Петербурге, родители, может, графы и князья, а он - полицейский, просто полицейский, до офицерского звания ему, может, вовеки не дотянуться. А без офицерского звания нет дворянства, а без дворянства его и на порог не пустят…
Федька даже старался не проходить лишнего раза по Воздвиженке, где жила старая княжна Шестунова, чтобы не смущать душу. Однако хворь не проходила, Варенька все снилась и снилась, и, наверно, именно потому, что была совершенно недосягаема.
Знал про эту беду и Архаров.
Он вовсе не собирался посылать кого-либо из архаровцев с полицейскими драгунами на Стромынку. Им и в Москве дела хватало. Решение родилось вдруг - и он, отдав приказание, ощутил легкую зависть к Федьке. Федька открыто впал в бессловесный восторг - Архарову же такое свойство не было дано. Все свои радости и горести он держал глубоко внутри, на волю не выпускал - да и куда выпускать, на эту каменную физиономию?
Его бы самого кто этак наградил…
Но, шуганув из головы глупые мысли, как птичница шугает воробьев, норовящих целой тучей опуститься на корм, брошенный курам, Архаров вдруг забеспокоился. Федька горяч, не натворил бы чего - а натворить он может, коли по дороге из-за нетерпения своего поссорится с драгунами. Кого-то следовало еще отправить - уже для обуздания Федьки.
Тимофея нельзя - Тимофей нужен в Москве. Его спокойствие, в чем-то сродни архаровскому, уж очень хорошо действовало на мазуриков и крикунов, постоянных гостей Рязанского подворья. Чувствовалось, что этот крепкий мужик так же спокойно единым тычком все зубы виноватому выбьет и не поморщится. Чувствовалось и другое - этому не соврешь, он через такое прошел, что любого вруна вмиг раскусит.
И Демку нельзя - Демка уйдет на два дня, переодевшись у Шварца в чулане совершеннейшей чучелой, а вернется с точными сведениями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36