И дошел он до 44-го стиха и стал читать; "И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты сию женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал; а она слезами облила мне ноги и волосами головы своей отерла. Ты целования мне не дал, а она с тех пор, как я пришел, не перестает целовать у меня ноги. Ты головы мне маслом не помазал; а она миром помазала мне ноги". Прочел он эти стихи и думает: "Воды на ноги не дал, целования не дал, головы маслом не помазал..."
И опять снял очки Авдеич, положил на книгу и опять задумался.
"Такой же, видно, как я, фарисей-то был. Тоже, я чай, только об себе помнил. Как бы чайку напиться, да в тепле, да в холе, а нет того, чтобы об госте подумать. Об себе помнил, а об госте и заботушки нет. А гость-то кто? Сам господь. Кабы ко мне пришел, разве я так бы сделал?"
И облокотился на обе руки Авдеич и не видал, как задремал.
- Мартын! - вдруг как задышало что-то у него над ухом.
Встрепенулся Мартын спросонок:
- Кто тут?
Повернулся он, взглянул на дверь - никого. Прикурнул он опять. Вдруг явственно слышит:
- Мартын, а Мартын! смотри завтра на улицу, приду.
Очнулся Мартын, поднялся со стула, стал протирать глаза. И не знает сам, во сне или наяву слышал он слова эти. Завернул он лампу и лег спать.
Наутро до света поднялся Авдеич, помолился богу, истопил печку, поставил щи, кашу, развел самовар, надел фартук и сел к окну работать. Сидит Авдеич, работает, а сам все про вчерашнее думает. И думает надвое: то думает померещилось, а то думает, что и вправду слышал он голос. "Что ж, думает, бывало и это".
Сидит Мартын у окна, и столько не работает, сколько в окно смотрит, и как пройдет кто в незнакомых сапогах, изогнется даже, выглядывает из окна, чтобы не одни ноги 1000 , а и лицо увидать. Прошел дворник в новых валенках, прошел водовоз, потом поравнялся с окном старый солдат николаевский в обшитых старых валенках с лопатой в руках. По валенкам узнал его Авдеич. Старика звали Степанычем, и жил он у соседнего купца из милости. Положена ему была должность дворнику помогать. Стал против Авдеичева окна Степаныч счищать снег. Посмотрел на него Авдеич и опять взялся за работу.
- Вишь, одурел, видно, я со старости, - сам на себя посмеялся Авдеич. Степаныч снег чистит, а я думаю, Христос ко мне идет. Совсем одурел, старый хрыч.
Однако стежков десяток сделал Авдеич, и опять тянет его в окно посмотреть. Посмотрел опять в окно, видит, Степаныч прислонил лопату к стене, и сам не то греется, не то отдыхает.
Человек старый, ломаный, видно, и снег-то сгребать силы нет. Подумал Авдеич: напоить его разве чайком, кстати и самовар уходить хочет. Воткнул Авдеич шило, встал, поставил на стол самовар, залил чай и постучал пальцем в стекло. Степаныч обернулся и подошел к окну. Авдеич поманил его и пошел отворить дверь.
- Войди, погрейся, что ль, - сказал он. - Озяб, чай.
- Спаси Христос, и то - кости ломят, - сказал Степаныч.
Вошел Степаныч, отряхнулся от снега, стал ноги вытирать, чтобы не наследить на полу, а сам шатается.
- Не трудись вытирать. Я подотру, наше дело такое, проходи, садись, сказал Авдеич. - Вот чайку выпей.
И Авдеич налил два стакана и подвинул один гостю, а сам вылил свой на блюдечко и стал дуть.
Выпил Степаныч свой стакан, перевернул дном кверху, и на него положил огрызок, и стал благодарить. А самому, видно, еще хочется.
- Кушай еще, - сказал Авдеич и налил еще стакан и себе и гостю.
Пьет Авдеич свой чай, а сам нет-нет на улицу поглядывает.
- Али ждешь кого? - спросил гость.
- Жду кого? И сказать совестно, кого жду: жду не жду, а запало мне в сердце слово одно. Виденье или так, сам не знаю. Видишь ли, братец ты мой; читал я вчера Евангелие про Христа-батюшку, как он страдал, как по земле ходил. Слыхал ты, я чай?
- Слыхать слыхал, - отвечал Степаныч, - да мы люди темные, грамоте не знаем.
- Ну вот, читал я про самое то, как он по земле ходил, читаю я, знаешь, как он к фарисею пришел, а тот ему встречи не сделал. Ну так вот, читал, братец ты мой, я вчера про это самое и подумал: как Христа-батюшку честь честью не принял. Доводись, к примеру, мне или кому, думаю, и не знал бы, как принял. А он и приему не сделал. Вот подумал я так-то и задремал. Задремал я, братец ты мой, и слышу, по имени кличет; поднялся я, голос, ровно шепчет кто-то, жди, говорит, завтра приду. Да до двух раз. Ну вот, веришь ли, запало мне это в голову - сам себя браню, и все жду его, батюшку.
Степаныч покачал головой и ничего не сказал, а допил свой стакан и положил его боком, но Авдеич опять поднял стакан и налил еще.
- Кушай на здоровье. Ведь тоже думаю, когда он, батюшка, по земле ходил, не брезговал никем, а с простым народом больше водился. Все по простым ходил, учеников-то набирал все больше из нашего брата, таких же, как мы, грешные, из рабочих. Кто, говорит, возвышается, тот унизится, а кто унижается, тот возвысится. Вы меня, говорит, господом называете, а я, говорит, вам ноги умою. Кто хочет, говорит, быть первым, тот будь всем слуга. Потому что, говорит, блаженны нищие, смиренные, кроткие, милостивые.
Забыл свой чай Степаныч, человек он был старый и мягкослезный. Сидит, слушает, а по лицу слезы катятся.
- Ну, кушай еще, - сказал Авдеич. Но Степаныч перекрестился, поблагодарил, отодвинул стакан и встал.
- Спасибо тебе, - говорит, - Мартын Авдеич, угостил ты меня, и душу, и тело насытил.
- Милости просим, заходи другой раз, рад гостю, - сказал Авдеич.
Степаныч ушел, а Мартын сл 1000 ил последний чай, допил, убрал посуду и опять сел к окну за работу - строчить задник. Строчит, а сам все поглядывает в окно - Христа ждет, все о нем и об его делах думает. И в голове у него все Христовы речи разные.
Прошли мимо два солдата, один в казенных, другои в своих сапогах, прошел потом в чищеных калошах хозяин из соседнего дома, прошел булочник с корзиной.
1 2 3 4