) Так будет свободнее, без очков... В тумане...
- Или вы...
- Нет, не лгу, я не слишком развратна. Возьмите мои руки. (Он схватил ее руки,) Ледышки? Вот что значит - раздеваться перед мужчиной...
- Миссис Эсфирь... (У него стучали зубы.) Хотя бы для того, чтобы не быть сейчас смешным... я уйду.
- Конечно... Я хочу вас видеть владеющим собой. Мы встретимся после заката. Это час покоя...
Хопкинсон нагнул голову и пошел, близоруко натыкаясь на стулья. Миссис Ребус не спеша закурила папиросу.
От носа по палубе шли профессор, Зинаида и Нина Николаевна. Профессор громко говорил:
- Нам было очень радостно и хорошо. Представь себе, Нина, я, оказывается, превосходный отец, то есть любящий отец... Это меня удивило...
- Я думаю, нас не выгонят из салона. Зинаида хочет есть...
Поморгав, профессор спросил робко:
- А мне можно с вами пообедать?
- Нет, - спокойно ответила Нина Николаевна. - Это может быть понято превратно...
-Мне несколько тяжело от твоей слишком... рассудительности, Нина.
- Я не могу разговаривать как любовница.
- Понимаешь... (они уже входили в дверь салона) какой-то нужно сломать ледНизким басом заревел пароход и начал поворачивать к берегу... В окна салона стали высовываться пассажиры.
Хиврин, отмахивая со лба мокрые волосы: - Что это такое? Какая остановка?
Мистер Лимм - лоснясь улыбкой: - Русский водка, хорошо... Будем покупать водка...
Казалупов: - Мне сообщили, на этой остановке яйца - рубль восемь гривен...
Хиврин: - Вылезаем... Мистер Педоти, яйца, яйца покупаем.
Мистер Педоти: - Мы все покупаем...
Мистер Лимм: - Ура, русский Волга!
Стоявший у борта Парфенов указал на приближающийся, берег:
- Бумажная фабрика, махинища... Два года назад: болото, комары... Понюхайте - воняет кислотой на всю Волгу. Красота! Двести тонн целлулозы в день... Это не жук чихнул...
Плыли теплые берега. Плыли тихие облака, бросали тени на безветренный простор воды, всегда прегражденный лазурной полосой. Нешевелящиеся крылья чаек отсвечивали зеленью; то одна, то другая падала за кормой в пенный след парохода.
Влажный ветер трепал скатерти, облеплял ноги у женщин, разглаживая морщины, вентилировал городскую гарь. Солнечные зайчики играли на пивных бутылках. Дрожали жалюзи. Босой матрос мыл шваброй палубу.
Волга ширилась. Берег за берегом уходили в мглистую даль. На воде, такой же бледной, как небо, лежали плоты,- от волн парохода они скрипели и колыхались, покачивая бревенчатый домик с флагом, где у порога в безветренный час кто-то в линялой рубашке играл на балалайке.
Шлепал колесами желтый буксир, волоча из последних сил караван судов, высоко груженных досками, бревнами, серыми дровами. Близко проходила наливная баржа с нефтью, погруженная до крашенной суриком палубы. В лесистом ущелье дымила железная труба лесопилки, по склону лепились домики, и на горе за березами белела церковь с отпиленными крестами.
Странным после городской торопливости казалось неторопливое движение берегов, облачных куч над затуманенной далью, коров, помахивающих хвостами на отмели, мужика в телеге над обрывом... Хотелось - быстрее, быстрее завертеть эту необъятную панораму...
Но ветер ласкал отвыкших от ласки горожан, распадались набитые на мозг обручи черных забот, и откуда-то (что уж совсем дико) появлялось забытое давным-давно ленивое добродушие... Появлялся неестественный аппетит. На остановках покупалось все, что приносили бабы из съестного, пироги с творогом и картошкой, яйца, топленое молоко, ягоды, тощие куриные остовы...
Переполненная впечатлениями была лишь верхняя палуба. Нижней четвертому классу - было не до того: она опоражнивалась на каждой остановке, - вываливалось по нескольку сот мужчин и женщин и столько же впихивалось, в лаптях, с узлами, сундуками и инструментами, в тесноту и селедочную вонь.
Капитан уныло посматривал с мостика на эти потоки строителей. На сходнях крутились головы в линялых платках, рваные картузы, непричесанные космы, трещали корзины, сундучки, ребра. Два помощника капитана сбоку сходен надрывались хрипом:
- Предъявляйте билеты, граждане! Куда прете без очереди!
Грузились и выгружались партии рабочих на лесозаготовках, на торфяных разработках, на строительстве городов и фабрик. Одни уходили на сельские работы, другие- из деревень на, заводы...
Солнце садилось. Лимонный закат медленно разливался над (Заволжьем, над лугами и монастырскими рощами, над деревнями и дымами строительства.
- Как в котле, народ кипит... Строители, - добром их помянут через тысячи лет, - говорит Парфенов, облокотясь о перила.
Стоящий рядом капитан ответил мрачно:
- Полагается триста человек палубных, а мы сажаем до тысячи. Вонища такая, что даже удивительно. Ни кипятку напастись, ни уборных почистить прут как плотва...
- А ты раньше-то, чай все богатых купцов возил, шампанским тебя угощали...
- Да, возил... В восемнадцатом году... Сам стою на штурвале и два комиссара - справа, слева от меня, и у них, дьяволов, вот такие наганы. Подходишь к перекату, и комиссары начинают на тебя глядеть... А за перекатом - батарея белых... И так я возил... Всяко возил...
Капитан отошел было, Парфенов со смехом поймал его за рукав:
- Постой... Да ведь это с тобой я, никак, тогда и стоял... На пароходе, как его "Марат" не "Марат"?
- "Царевич Алексей" по-прежнему, на нем и сейчас идем...
- Чудак! Вспомнил! (Смеется.) Я еще думаю, - морда у него самая белогвардейская, посадит на перекат... Да, не обижайся... А ведь я чуть тебя тогда не хлопнул, папаша...
Капитан отойдя, крикнул сердито: - Давай третий!
Пароход заревел. На палубу поднимались нагруженные продуктами москвичи и иностранцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21