Действительно, период детской сентиментальности произвел несколько прекрасных книг (особенно очаровательных, однако, для взрослых) из области волшебных сказок или подобных, но он также вызывает тревожный рост количества сказок написанных или адаптированных до уровня того, что считалось или считается достаточным для детстких умов и потребностей. Старые сказки смягчаются, или из них выбрасывают все нежелательное, вместо того, чтобы это сохранить. Имитации часто глупы, происходит пигвиггизация, даже без элемента интриги; или опекание; или (самое смертоносное) скрытое подсмеивание, имеющее ввиду другие образы для более взрослых. Я не обвиняю в таком хихиканье Эндрю Ланга, но сам он наверняка улыбался и наверняка часто имел ввиду других умных людей, обращаясь к ним поверх голов своей детской аудитории — вплоть до полной неудачи в «Хронике Пантуфлии».Дасент энергично и справедливо ответил на ханжескую критику его переводов из Скандинавских народных сказок. Еще он обратил внимание в особенности на поразительную глупость запрета детям читать последние две сказки из его собрания. Что человек может заниматься волшебными сказками и при этом ничему не научиться кажется почти невероятным. Но ни критика, возражения, ни запрет не былт бы необходимы, если бы дети не рассматривались безо всякой причины неизбежными читателями этой книги.Я не отрицаю, что есть правда в словах Ланга (как бы сентиментально они ни звучали): «Тот, кто хочет войти в королевство Фаерии должен иметь сердце маленткого ребенка». Обладать этим необходимо для любого благородного приключения в королевствах и более и менее высоких, чем Фаерия. Но смирение и невинность — имено это значит «сердце маленького ребенка» в данном контексте — необязательно включают так же некритическое любопытство и некритическую ранимость. Честертон как-то заметил, что дети, в чьем обществе он как-то раз смотрел «Синюю птицу» Метерлинка остались неудовлетворены, »…потому что сказка не заканчивается Днем Справедливости, а герой и героиня так и не узнали о верности Пса и вероломности Кошки». «Дети невинны, — говорил он, — и любят справедливость, тогда как большинство из нас испорчены и, конечно, предпочитают милосердие».Эндрю Ланг запутался в этом вопросе. Он старался оправдать убийство Желтого Гнома Принцем Рикардор в одной из своих волшебных сказок. «Я не люблю жестокости, — говорит он. — …но это произошло в честном бою с мечом в руке , и гном, мир его праху, погиб в боевых доспехах». Не совсем ясно, почему «честный бой» менее жесток, чем «честное правосудие», или почему проткнуть гнома мечом справедливее, чем казнить жестких королей и злых мачех — от чего Ланг отказывается: он посылает преступников на отдых с достаточным пенсионом (чем он хвалится). Этакое милосердие, не испорченное правосудием. На самом деле его защита адресована не детям, а их родителям и наставникам, которым Ланг рекомендует свои сказки «Принц Пригио» и «Принц Рикардо» как весьма подходящие для воспитания. note 23 Note23
Предисловие к «Сиреневой книге сказок».

Именно родители и наставники определили волшебные сказки как Ювенилию, литературу для юношества. Вот вам небольшой пример фальсификации значения и результатов.Если мы употребляем слово ребенок в хорошем смысле (слово это, конечно, имеет и плохой смысл), мы не должны допускать, чтобы это повергло нас в сентиментальное употребление слов взрослый или повзрослевший в плохом смысле (эти слова имеют и хороший смысл). Взросление необязательно связано с приобретением греховности, испорченности, хотя часто именно это и происходяит. Дети должны расти и взрослеть, а не становиться Питерами Пенами, и не терять невинность и любопытство, а совершать предназначенным им путь, по которому наверняка лучше прийти на место, чем странствовать в надежде, хотя мы должны странствовать в надежде, если хотим куда-то прийти. Это одна из тех вещей, которым может научит волшебная сказка (если можно сказать «научить» о том, что вовсе не является лекцией), что опасности, печали, мрак смерти могут наградить неопытного, неуклюжего, туповатого и эгоистичного юнца чувством собственного достоинства, а иногда даже мудростью.Давайте не будем делить человечество на Элоев и Морлоков: милых деток — «эльфов», как их часто идиотически называли в XIX веке — с их волшебными сказками (аккуратно отредактированными и сокращенными) и мрачных Морлоков, обслуживающих свои механизмы. Если волшебные сказки вообще стоит читать, тогда они достойны того, чтобы их писали и читали взрослые. Конечно, они заложат в них и получат из них больше, чем дети. Тогда дети могут надеяться, что они найдут в волшебных сказках, как ветвфх искусства в целом те, которые подойдут им и окажутся по их мерке, и они могут надеяться тогда, что получат в них подходящее предисловие в поэзии, истории и науке. Потому что детям лучше читать что-либо, особенно волшебные сказки, которые окажутся выше их мерки, чем если бы они будут ниже. Их книги, как и одежда, должны быть навырост, и в любом случае, книги должны поощрять их к росту.Итак, очень хорошо. Если взрослые читают волшебные сказки как естественную часть литературы — не играя в детей и не притворяясь, что они выбирают их для детей и не будучи так и не выросшими мальчишками — в чем тогда значение и функции этого сорта литературы? Это, как мне кажется, последний и самый важный вопрос. Я уженамекнул на некоторые из моих ответов. Прежде всего: если они написаны мастерски, с искусством, главное значение волшебных сказок будет тем же, которое, как произведения литературы, они делят с другими жанрами и формами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22