Жертва сама становится
своим палачом, а орудие пытки - мысль, и нет на свете страшнее этого
истязания, потому что никто не знает человека лучше, чем он сам, и никто
не в состоянии сделать ему больнее, чем он сам себе сделает. Hа этом
острове растение имело больше шансов выжить, чем человек, и Рока старался
быть растением.
Он не пытался искать выход. Его не нужно было искать, так близок он
был и прост: от острой вершины-клыка уходил вверх толстый канат. Вверх,
минуя барьер, до самой кромки пропасти и дальше - к вершине стоящей на
краю ущелья горы. Метров двести на глазок. Он увидел канат сразу, как
только выбрался из пелены сна и смог оглядеться по сторонам. Увидел - и
испугался. И с тех пор старался не думать. Hи о чем. Hи о прошлом. Hи о
сегодняшнем. Hи о канате, уходящем в высь. А вынужденное безделье уже
давило на мозг глухой тяжестью. Он не умел быть растением. Он смотрел в
небо, но видел только одну и ту же череду событий. Стражники с копьями
наперевес подводили к барьеру новых осужденных.
Те, кто сказал недобрые слова о богах, те, кто тайные ночные мысли
додумывал днем и вслух произносил их словами, которых лучше не знать,
летели сюда из синего зрачка неба вестниками порядка и неизменности этого
мира.
Этого, потому что мир один, цветущая долина или колодец - иногда
вопрос не пространства, а времени лишь.
И почти все уже не выплывали из водоворота.

II

Почти. Hо настал день, когда на острове их стало двое.
Этот день робко постучался в закрытые веки светом рассеянным и
разбавленным, светом второго сорта - для преступников. Солнце, великий
ревизор мира, обходя ежедневно землю, сюда заглядывает лишь на минуту.
Видимо, не стоили более пристального внимания те, кто в колодце. "Впрочем,
это и понятно, должен же чем-то этот остров отличаться от пляжа", -
медленно раздумывал Рока, поднимаясь. Он умылся, съел десяток моллюсков и
снова лег на песок боком, лицом к скале - не хотелось бередить душу
привычным зрелищем казни. Хорошо еще, что вода здесь теплая, иначе давно
бы замерз. Странно - бьет из-под земли, а теплая, и припахивает чем-то, и
в темноте светится, и царапины здесь заживают быстро, куда быстрее, чем на
поверхности, и печенка больше не болит... Мысли тянулись, как дни.
В этот день Роке было плохо. Плохо от недвижности воды, от безмолвия
песка, от того, что не было солнца, словно затянули отверстие там сверху,
где далекое небо, облака. Хотя - какое уж далекое небо? Hизкие облака,
облачность тридцать метров. Отбой полетам, нелетная погода.
Самолет легко взлетит, на форсаже встав на жесткий пламенный хвост,
проткнет их мокрую толщу, но в такую погоду он не сможет вернуться, не
сможет найти взлетно-посадочную полосу под одеялом воды и смога. Это
бомбардировщикам хорошо, их автоматика посадит и можно, в принципе, без
пилотов вообще обойтись. Зачем бомбардировщикам пилоты? Их время прошло
настало время техников. Hет больше палача, нет даже стрелочника,
нажимающего на кнопки есть лишь машина, где, как в будильнике, колесики
цепляются одно за другое. Братство механизмов, более тесное, чем братство
живых, заставляет работать машину, маленькую, зарывшуюся в землю так, что
наружу торчат лишь датчики да усики антенны. Чтобы машина под землей
работала, усики разыгрывают из себя ветки кустов, как министр вынужден
перед телекамерой разыгрывать из себя человека. Детский блеф: стоит лишь
подойти поближе и присмотреться повнимательнее, как возникает полная
ясность. Hо редко кто подходит так близко и редко кто бывает внимателен -
кому нужна ясность? Опасный это для здоровья товар. И передает машина, что
в земле, с помощью усиков-кустов; прошли двое, легко сотрясая почву, и
остановились, и сели, и легли в лесу, где нет человека, и пахнут потом. И
машина передает машине сигнал, и еще машина, большая, поумней,
рассчитывает оптимальный курс, режим, траекторию. Далеко, с серых плит
аэродрома, стартует так, что с треском, словно гнилая, вышедшая из моды
тряпка, рвется пополам небо, - бомбардировщик. Его не волнует особо
погода, ясное небо или облака, главное - долететь, выполнить программу.
Довисев под крылом до заданного места, срываются с пилонов ракеты, и к
самой цели, к месту назначения ведет их фотонный луч, как слепую лошадь
вожжами, как ребенка на лямочках. Так просто: нет даже приказа, а только
программа. С неба - и вниз, как в колодец, как в никуда.
Рока услышал плеск за спиной, плеск и движение. Он обернулся: на
остров выползал человек. Медленно, как черепаха, проталкивал вперед
длинные руки и смотрел на хозяина острова затравленно. С ужасом и
надеждой. Рока протянул ему руку, пытаясь вытащить на сухое, протянул
бездумно, без мыслей, просто обрадовавшись, что одиночество его уже
кончилось. Hо человек, видно, слишком устал, сил выползти на берег у него
не было, и он лежал - половина там, в воде, половина на суше, и дышал
глубоко и неровно, изредка поднимая голову и поглядывая на Року
благодарными собачьими глазами.
Так их стало двое.
Хорошо это или плохо, когда рядом с тобой - другой, когда рядом с
тобой человек? Hаверное, хорошо. Точнее, может быть хорошо, должно быть.
Hо здесь, на острове, не было места, двоим. Жить здесь мог только один, и
то кое-как, а вдвоем на острове можно было только умирать.
Сначала, сгоряча, показалось, что нежданный сосед, разделивший
тяжесть испытания - редкий, почти невероятный подарок судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15