В.Макаров. 6.IX.1927 года, г.Ленинград".
Могу себе представить, как дорожил, наверное, этой книгой отец мой,
Александр Александрович Сорокин. Впрочем, ничего этого я не помню. И
совершенно не помню, как книга ухитрилась уцелеть, когда дом наш в
Ленинграде разбомбило и первая библиотека погибла вся.
От второй же библиотеки ничего не осталось вообще. Я собрал ее в
Канске, где два года преподавал на курсах. По обстоятельствам выезд мой из
Канска был стремительным и управлялся свыше - решительно и непреклонно.
Упаковать книги мы с Кларой тогда успели, и даже успели их отправить малой
скоростью в Иркутск, но мы-то с Кларой в Иркутске пробыли всего два дня, а
через неделю были уже в Корсакове, а еще через неделю уже плыли на
тральщике в Петропавловск, так что вторая библиотека моя так меня и не
нашла.
До сих пор жалко, сил нет. Там у меня были четыре томика "Тарзана" на
английском, которые я купил во время отпуска в букинистическом, что на
Литейном в Ленинграде; "Машина времени" и сборник рассказов Уэллса из
приложения ко "Всемирному Следопыту" с иллюстрациями Фитингофа;
переплетенный комплект "Вокруг Света" за 1927 год... Я страстно любил
тогда чтение такого рода. А было еще во второй моей библиотеке несколько
книг с совершенно особой судьбой.
В пятьдесят втором году по Вооруженным Силам вышел приказ списать и
уничтожить всю печатную продукцию идеологически вредного содержания. А в
книгохранилище наших курсов свалена была трофейная библиотека,
принадлежавшая, видимо, какому-то придворному маньчжурского императора Пу
И. И конечно же, ни у кого не было ни желания, ни возможности разобраться,
где в этой уже проплесневевшей груде агнцы, а где козлища, и приказано
было списать все целиком.
...был разгар лета, и жара стояла, и корчились переплеты в жарких
черно-кровавых кучах, и чумазые, как черти в аду, курсанты суетились, и
летали над всем расположением невесомые клочья пепла, а по ночам, невзирая
на строжайший запрет, мы, офицеры-преподаватели, пробирались к
заготовленным назавтра штабелям, хищно бросались, хватали, что попадало
под руку, и уносили домой. Мне досталась превосходная "История Японии" на
английском языке, "История сыска в эпоху Мэйдзи"... а-а, все равно ни
тогда, ни потом не было у меня времени все это толком прочитать.
Третью библиотеку я отдал Поронайскому дому культуры, когда в
пятьдесят шестом году возвращался с Камчатки на материк.
И как это я тогда решился подать рапорт об увольнении? Ведь я был
никто тогда, ничего решительно не умел, ничему не был обучен для
гражданской жизни, с капризной женой и золотушной Катькой на шее... Нет,
ничего бы я не рискнул, если бы тогда что-нибудь светило мне в армии. Но
ничего не светило мне в армии, а ведь был я тогда молодой, честолюбивый,
страшно мне было представить себя на годы и годы вперед все тем же
лейтенантом, все тем же переводчиком.
Странно, что я никогда не пишу об этом времени. Это же материал,
который интересен любому читателю. С руками бы оторвал это любой читатель,
в особенности если писать в этакой мужественной современной манере,
которую я лично уже давно терпеть не могу, но которая почему-то всем очень
нравится. Например:
"На палубе "Коньэй-Мару" было скользко и пахло испорченной рыбой и
квашенной редькой. Стекла рубки были разбиты и заклеены бумагой...".
(Тут ценно как можно чаще повторять "были", "был", "было". Стекла
были разбиты, морда была перекошена...)
"Валентин, придерживая на груди автомат, пролез в рубку. "Сенте,
выходи", - строго сказал он. К нам вылез шкипер. Он был старый,
сгорбленный, лицо у него было голое, под подбородком торчал редкий седой
волос. На голове у него была косынка с красными иероглифами, на правой
стороне синей куртки тоже были иероглифы, только белые. На ногах шкипера
были теплые носки с большим пальцем. Шкипер подошел к нам, сложив руки
перед грудью и поклонился. "Спроси его, знает ли он, что забрался в наши
воды", - приказал майор. Я спросил. Шкипер ответил, что не знает. "Спроси
его, знает ли он, что лов в пределах двенадцатимильной зоны запрещен", -
приказал майор".
(Это тоже ценно: приказал, приказал, приказал...)
"Я спросил. Шкипер ответил, что знает, и губы его раздвинулись,
обнажив редкие желтые зубы. "Скажи ему, что мы арестовываем судно и
команду", - приказал майор. Я перевел. Шкипер часто закивал, а может быть,
у него затряслась голова. Он снова сложил ладони перед грудью и заговорил
быстр и неразборчиво. "Что он говорит?" - спросил майор. Насколько я
понял, шкипер просил отпустить шхуну. Он говорил, что они не могут
вернуться домой без рыбы, что все они умрут с голода. Он говорил на
каком-то диалекте, вместо "ки" говорил "кси", вместо "пу" говорил "ту",
понять его было очень трудно..."
Иногда мне кажется, что такое я мог бы писать километрами. Но скорее
всего это не так. На километры можно тянуть лишь то, к чему вполне
равнодушен.
Через неделю, когда мы расставались, шкипер подарил мне томик
Кикутикана и "Человек-тень" - первая японская книга, которую я прочитал от
начала до конца. Нравился мне Хираи Таро, недаром он взял такой псевдоним:
Эдогава Пампо - Эдгар Аллан По...
А четвертая библиотека осталась у Клары. И господь с ними обеими.
Зря, ох, зря заезжаю я сейчас в эту область. Сколько раз давал я зарок
даже мысленно не обращаться к тем, кто полагает себя мною униженным и
оскорбленными.
1 2 3 4 5 6 7 8