Оригинальность растрачена. И все-таки тяжело отказаться от веры в неповторимость человека.
Когда он учился в интернате, его лучшего друга звали Смит. Смит развлекал себя и Муна тем, что делал из телефонных будок неприличные звонки. Одна из его жертв умело прикинулась, будто заинтересована неким непристойным предложением, и спросила имя говорящего, на что Смит гаркнул: «Меня зовут Браун». В этом было нечто, что Мун пытался уловить годами.
– Я не могу принять какую-либо сторону, – сказал Мун. – Потому что, если займешь ту или иную сторону, ты в ней растворишься. Я даже не могу соблюсти моральный баланс, потому что не знаю, что такое мораль – инстинкт или просто обман.
Мун чувствовал, что вот-вот заявит нечто, за что сможет поручиться и к чему будет возвращаться снова и снова. Когда он попытался ухватиться за это, единственное, что пришло ему в голову, – когда-то услышанный анекдот об актере.
Он в отчаянии посмотрел на О'Хару, который сидел сгорбившись и отгородившись шляпой и плащом. Казалось, ответ невозможен.
– Был один актер, – молил его Мун. Он уперся в карету, раскачивая ее. – Актер… я еще не нашел себе места, О'Хара! – крикнул он. – Понимаешь, я себя еще не вычислил. Поэтому у меня нет направления, нет импульса, и все приходит ко мне немного не под тем углом. – Он встряхнул карету, и серые вздрогнули. – О'Хара! Скажи мне, ты всегда был чернокожим, а? Я ведь раньше не видел твоего лица, так?
– Чернокожий-шмернокожий, какая разница?
– И почему ты так говоришь, это не по-настоящему, это нереально, О'Хара, почему ты так неубедителен?
– Дублинский негр должен говорить, как жиденок?
– Лорд Малквист сказал, что ты кокни.
– Вы меня в краску вогнали, – сказал О'Хара и затрясся от хохота.
Мун оттолкнулся ладонями от кареты. К нему тихо подошел осел и посмотрел на него. Уличные фонари бледнели на фоне кроваво-оранжевого мироздания, и фасад дома подхватывал тени на уступы и подоконники, выявляя подробность, которую скрывал закат. Медная табличка на камне вновь ожила, возвещая:
БОСУЭЛЛ ИНК.
Зарегистрированная компания
Мун вернулся в дом и через прихожую прошел на кухню. Включил свет. Воскресший Христос спал сидя, уронив голову на стол. Мун встряхнул его:
– Послушай, ты не заметил, какого цвета О'Хара?
Воскресший Христос таращился на Муна, пытаясь его узнать, затем его взгляд прояснился.
– Славное утречко, ваша честь.
– О'Хара, кучер.
– Негр-то? А что такое?
Мун сел за стол. Воскресший Христос потянулся, встал и подошел к окну.
– Чудесный вид.
Мун не открывал глаз.
– Пора отчаливать.
Он услышал, как Воскресший Христос открывает кран и сморкается.
– Пища в брюхе и место, чтоб преклонить голову, – сказал Воскресший Христос. – Я вас еще увижу, когда придет время, – пообещал он.
Мун слепо кивнул.
– Ну так я вас благословляю. Только вот возьму этот ломоть хлебца своему ослу.
Мун подождал, пока Воскресший Христос не уйдет, а затем, не открывая глаз, на ощупь отыскал дорогу к задней двери, открыл ее и вышел на холод. Успокоенный запахом гниющих овощей, он открыл глаза и оказался в темном огражденном дворике.
Окно кухни было заделано заподлицо с кирпичами большой прямоугольной доской. На ней белела бумажка, и Мун, приблизив к ней лицо, смог ее разобрать. Она гласила: «Петфинч-корт, южный сад» и «Панахромные фрески преобразят ваш вид из окна».
Мун почувствовал огромную благодарность. Возможно, это все объясняло. Когда он вернулся на кухню, там стоял ошарашенный Воскресший Христос.
– Ночь на дворе, – сказал он. – Меня ж гусиным перышком можно было сбить с ног.
Мун повернулся к окну и изучил вид. Теперь, когда на кухне горел свет, он выглядел не столь эффектно, но, пронизав взглядом свое отражение, он наконец смог уловить перспективу. В сумерках высились далекие серые холмы.
Когда-нибудь все это будет твоим, сын мой. В Петфинче всегда был Мун, и я знаю, что ты будешь нести наше имя с честью. Скачи во весь опор и преодолевай препятствия как мужнина. Итон будет тебе в новинку после академии мисс Бленкиншоу, но принимай удары судьбы так, как их принимал я, и играй, играй. Старина, и я хочу, чтобы ты пообещал мне: что бы ни случилось, ты позаботишься о своей матери.
Воскресший Христос тронул его руку:
– Мистер Босуэлл?
– Мун, – поправил Мун. – Босуэлл – это компания.
– Ага. И чем же вы занимаетесь?
– Последующими поколениями, – ответил Мун. – Я занимаюсь последующими поколениями.
– Последующими поколениями?
– Это побочное занятие. Я историк.
– Правда?
– Да, это, черт подери, правда, – отрезал Мун, прошел мимо Воскресшего Христа – тот двинулся следом – и вошел в пустую гостиную.
На письменном столе стояла лампа. Он включил ее и откинул столешницу, открыв нечистые, аккуратно сложенные стопки бумаги, одна из которых была много больше остальных и не такая аккуратная. Все верхние страницы были неравномерно заполнены заметками, сделанными убористым почерком.
– А у вас тут много чего, ваша честь.
– Это для книги, – объяснил Мун. – Я пишу книгу.
Он взял один лист и прочел на нем два слова:
ГРЕКИ
Греки
Еще один лист гласил: История есть продвижение Человека в Мире, и начало истории есть начало Человека. Посему
Мун скомкал оба листа и швырнул их в мусорную корзину. Пошарил в ящике, пока не нашел коробочку, почти доверху заполненную белыми карточками. Он протянул одну Воскресшему Христу, положил коробочку на место и закрыл ящик. Воскресший Христос поднес карточку к лицу и насупился на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51