Чтобы чавка - моталась. Я не верил ни в какое подполье.
Идеологи-схоласты, нелюдимые боевики. Пропаганда и силовое давление.
Демонстрации, саботаж, листовки. Сеть законспирированных ячеек.
Дисциплина, пароли. Штаб - будто мозг параноика, поднимающий из темноты
волны политического террора. Все это - бред и самообольщение. Разноцветная
мишура на елке. Никакое подполье в наших условиях невозможно. Потому что
подполье опирается на народ. Лишь тогда оно может эффективно работать. А
народа у нас нет. Нет, нет и нет. Нет народа. Только - вялые, анемичные
зомби. Подгибающиеся конечности, клочковатая мокрая шерсть. Как лемуры,
блуждают они в яркий полдень, даже не догадываясь о наследственной
слепоте. Выпирают фасеточные глаза, искажают пространство ядовитые пары
алкоголя. Социальный гипноз приносит свои плоды. Разумеется, приносит!
Общество слабых и равнодушных. Нечто клейкое, расползающееся. Студень.
Полное и всеобщее отупение. Деидеологизация. Целенаправленный жестокий
эгоизм. Какое, к черту, подполье?! Никакого подполья! Благосостояние.
Инфантильность. Глохнут бомбы в прокуренных городах, остывают игрушечные
стволы у автоматов, вязнут явки и криптограммы легенд, как папирус,
рассыпаются бессмысленные прокламации, черной пеной поднимается над миром
заря, выстрелы гремят вхолостую, кровь на тротуарах - это просто грязь, и
ушастые зомби переступают, не замечая ее.
Кажется, я разговаривал сам с собою. Губы у меня пузырились, и
мелькала вокруг ожесточенная жестикуляция. Я, наверное, походил на
сумасшедшего. - Дядя, чокнулся? - спросили меня из какого-то тупичка.
Осовелая крысиная морда высовывалась оттуда. Щеточки усов постригали
воздух, и изогнутые резцы красовались поверх нижней губы. Я, проскакивая,
отмахнулся. Было уже - начало шестого. Станция распахнулась передо мной
запотевшими белесыми далями. Влажно-зыбкий туман, словно марево,
обволакивал горизонт. Рельсы уходили туда, как в кипящее молоко.
Обнаженные лезвия их сверкали. Грунт был в черной копоти, каменист.
Видимо, здесь находился край земли. Синие дощатые бараки протянулись по
этому краю. Я все время оглядывался. Слежка за мной, кажется,
прекратилась. Наружное наблюдение было снято. Циркуль-Клазов исчез. Это -
момент отключения. _К_р_у_г_о_в_о_р_о_т_. Опасаясь торчащих гребенкой
гвоздей, я протиснулся в щель между двумя складами. Незамеченная паутина
села мне на лицо и взорвались жужжанием толстотелые зеленые мухи. Хрупнуло
стекло под ногами. Конверт лежал там, куда я его бросил. Абсолютно целый,
нетронутый. Лопухи слегка скрывали бумагу. Полосатая бодрая гусеница,
напрягаясь, пересекала его. Я нагнулся и поднял. Я не стал проверять
содержимое. Я уже делал это сегодня утром. Кажется, с тех пор прошла
тысяча лет. Тысяча лет. Я оглядывался. Вот он, источник. Постоянный.
Единственный. Ровный. Тот, который незримо воздействует и приводит к
смещению. И всего - два десятка страниц. Мятых, скрученных. Неужели бумага
обладает такой потрясающей силой? Видимо, обладает. Даже буквы ее
прожигают Ковчег насквозь. Видимо, само существование этих документов
невыносимо для Хроноса. Видимо, невыносимо. Как, впрочем, и для меня.
Я дрожал. Крупный серый паук, отливающий замшей, с крестом на спине,
опускался, попискивая, откуда-то сверху. Сегментарные лапы его шевелились
розеткой, а из сытого литого брюшка выползала блестящая клейкая лента.
Середина ее также дрожала. Будто сердце струны. И дрожала, разгуливая,
квадратная балка, на которой она была прикреплена. И дрожал сам барак -
проворачивая в дереве шляпки гвоздей. И дрожал плотный воздух. Дрожь и
ненависть колебали всю землю. Я тут был ни при чем. Просто длинный
стремительный товарняк вырвался внезапно из небытия и безжалостным
грохотом принялся перепиливать станцию, - брызгая гарью, щебенкой, обдирая
горчичную тишину с лопухов. Хлесткие пыльные вихри крутились вокруг колес,
и фальцет парового свистка процарапывал небо. Хоронясь в темной щели, я
увидел, как какая-то приземистая фигура, до сих пор, наверное,
скрывавшаяся среди строений, кинулась составу наперерез и, отчаянно
размахнувшись, точно из катапульты, взлетела чуть ли не до крыши вагонов.
Руки ее были распахнуты для смертельных объятий, крылья вздернутого
пиджака надувались. Я не видел, кто это был. Может быть, кто-то из
недавних знакомых. Но вряд ли. Налетающее железо ударило его, и,
отброшенное дикой скоростью, описав крутую дугу, тело рухнуло на
перекрестье путей, - дважды перевернувшись и замерев среди соломинок
ковыля. Безобразно торчали подошвы. Клок мохнатого дыма разорвался хлопком
и исчез. От кирпичных развалин вокзала, спотыкаясь, бежали
железнодорожники. Все было в порядке. Я попятился. Дрожь земли ощутимо
слабела, и все глуше стучали уходящие колеса на стыках. Растворился в
тумане последний вагон. Я боялся, что меня тут заметят. Это был бы конец.
Крылья Хроноса шелестели над головой. Отверзались провалы времени, и
клубилась в них голодная нечисть. Я поспешно выдирался из щели с
противоположной стороны. Документы я спрятал на груди, под рубашкой. Я
надеялся, что демонам сейчас не до меня. Я теперь знал, что мне делать...
Улица покатилась обратно. И обратно покатились дома, обшитые досками.
Промелькнули - заборы, гостиница, скучный столб посередине двора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83