Игнациус поднимался в шесть утра, выцарапанный из сна жестяными судорогами
будильника. Шлепал босой на кухню и, не открывая воспаленных глаз, с
отвращением жевал что-то - липкое, упругое, резиновое. Потом возвращался в
комнату и зажигал электричество. Резкий ламповый круг замыкал собою весь
мир. Время останавливалось за черными стеклами. Записи, вырезки из
реферативных журналов, протокол наблюдений, мельчайший академический
шрифт, сведение в целое, торчат хвосты, рассыпающийся лабораторный
дневник, контроль отсутствует, дикие иероглифы картотеки, контроль найден,
сведение в целое, выпал абзац, клей и ножницы, брякающая машинка, две
страницы, тезис Шафрана - не соответствует, картотека, журналы, назад - в
предисловие, клей и ножницы, сведение в целое. Свет желтой пленкой
залепливал ему ресницы. От напряженной многосуточной позы скручивались
мышцы в спине. Он ложился за полночь, когда Валентина уже дышала в
подушку. Еще минут пятнадцать не мог заснуть: бешено сталкивались выгнутые
шелестящие строчки. Ему казалось, что он муравей, грызущий горный массив.
Он натыкался на свое отражение между штор: бледное зеленоватое лицо с
искусственными волосами. Лицо неудачника. Человек с таким лицом никогда не
сделает ничего толкового. Не стоит и пытаться. Тем не менее, каждый вечер
ставил будильник ровно на шесть утра. Отступать было некуда. В середине
месяца неожиданно посветлело. Засияли строгие рамы. Проникающий серебряный
блеск озарил всю комнату. Игнациус как будто очнулся. Была середина дня.
Лампа горела тускло. Валентина квакала о чем-то над самым ухом. Он поднял
голову и увидел, что из форточки вырывается и мгновенно тает над батареями
- крупный веселый снег. Тогда он собрал все написанное в серую папку и
накрепко завязал тесемки. Он сделал все, что мог, и прибавить сюда было
нечего.
А теперь вдруг поникший Созоев тревожно глядел на него.
- Понимаете, Саша, вчера я получил письмо, - еле слышно сказал он.
Развернул листок бумаги в клетку, вероятно, выдранный из школьной тетради.
- Почерк очень плохой, я вам прочту, вот здесь... "Я не прошу извинений,
все происшедшее со мной слишком бессмысленно, чтобы извиняться. Ведь не
извиняются же за ураганы и землетрясения. Одно могу сказать твердо:
обратно в институт я не вернусь. Это просто невозможно сейчас. Мой
материал передайте Саше Игнациусу. Или кому угодно, если он откажется.
Меня скоро не станет, но я ни о чем не жалею и ничего не хочу изменить.
Жизнь заканчивается и я принимаю ее такой, какая она есть. Федор Грун".
Одинокий листочек затрепетал у него в руках.
- Адрес! - не своим голосом потребовал Игнациус, подпрыгивая вместе с
креслом.
- Без адреса, - испуганно ответил Созоев. Аккуратно сложил этот
жалкий листочек и убрал в карман. - Знаете, Саша, я подписал его
заявление. Я тянул до последнего, но теперь просто не остается другого
выхода...
У Игнациуса отлегло от сердца. Он разжал побелевшие пальцы, и
искрошенное печенье ссыпалось обратно в вазу. На синеватых снежных
рассветных ветвях за окном сидели нахохлившиеся воробьи. С чего это Генка
взял, что старик спятил? Вовсе не спятил, ну - самую малость. Вполне
нормальный доброжелательный старикан.
- Андрей Борисович, можно я вас поцелую? - ласково попросил он.
- Одну минуту, - ответил Созоев. Как-то неохотно вылез из-за стола и
побрел через комнату, шаркая тапочками по грубому вытертому ковру.
Задержался зачем-то в дверях. - Подождите меня одну минуту...
Махнул короткой рукой.
Тут же ввинтилась Марьяна, уже переодетая в мутноскладчатое платье
неизвестной эпохи, и, косясь на проем лошадиным продолговатым глазом,
точно бешеная змея, прошипела:
- У Андрея Борисовича температура. Тридцать восемь и две десятых. Он
болен.
- Ухожу, - пообещал Игнациус.
Марьяна испарилась. Только воздух закрутился на месте, где она стояла
секунду назад. А из этого вихря неторопливо выплыл Созоев и положил перед
Игнациусом знакомую пухлую папку, перевязанную тесемками.
- Здесь ваши материалы, Александр. Я их не читал. И, по-видимому,
читать не буду. Так что можете забрать их с собой. - Ему было трудно
разговаривать, он словно одеревенел. Со стен пялились многочисленные
фотографии: Созоев и Калманов, Созоев и Шредер, Созоев и Ламеннэ. - У меня
нет к вам никаких претензий, Саша. Вопрос уже решен. Если шестого все
пройдет нормально, то защита будет назначена в течение месяца. Я подпишу
необходимые бумаги и выступлю, как положено. Но читать _э_т_о_ я не желаю.
По-прежнему стоя, он передвинул папку Игнациусу, и Игнациус, также
поднявшись, безжизненно принял ее:
- Хорошо.
- Но имейте в виду, что Бубаев, наверное, выступит против.
- Вы так думаете... - начал Игнациус.
- Бубаев будет против, - пустовато глядя поверх его головы, повторил
Созоев. - И Рогощук будет против. Это тоже имейте в виду.
- Но почему, почему? - спросил Игнациус очень глупо и растерянно.
Созоев пожал плечами.
- Не надо совершать поступки, запрет на которые накладываешь ты сам.
Это - совесть... Александр, объясните мне честно: зачем вам степень?
На короткой шее его вдруг прорезались ниточки жил. А широкие плоские
брови куда-то поехали.
Надо терпеть, подумал Игнациус, стискивая папку. Главное сейчас - не
сорваться. Он ведь ждет, что я непременно сорвусь. Я не имею права
сорваться сейчас.
- Затем, что мне двадцать семь лет, - медленно, сдавленным от
ненависти голосом сказал он.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6